Перипетии. Сборник историй

Я вижу наконечники Кремля. Красная звезда одной башни и золотая луковка колокольни Ивана Великого. И откуда-то оттуда частенько, неизвестно по каким поводам, выстреливает салют. Раньше я видела две башни Кремля, представляла себе, как они враждуют – это же вечная советская тема: что все объясняется конфликтом двух башен, голубей и ястребов. Голубей я тоже вижу, в дождь они, в виде барельефа, плотно усаживаются на карнизе дома британского посольства, он близко, и моему взгляду свысока открыт его закрытый дворик, где летом пьют чай и делают барбекю.

Несколько лет назад одну из башен поглотил «Лукойл», построив высокий дом для своих людей – так, по крайней мере, говорили, что это их дом. Все эти годы дом кажется пустующим, но забором огородил себя так, что между двумя заборами (тоже новый дом) пройти может только не сильно упитанный человек, а вот раскрытый зонт уже не помещается. Заборы высокие, руки коротки поднять купол зонта выше. Будем считать, что задвинутая башня – голубиная, а осталась одна ястребиная. Или наоборот. Вид из окна много значит. На что смотришь – о том думаешь.

Раз в год я оказываюсь в Иудейской пустыне, в поселении, огороженном колючей (а может, и не колючей) проволокой, живу в гостевом домике. Оттуда, как и из окна любого тамошнего дома, и просто когда гуляешь по территории, вид один и тот же – бескрайняя каменная пустыня. Где-то деревце растет, где-то пустыня уходит вниз или слегка горбится холмами, но это незначительные помарки, метки в однообразной бесконечности. Море тоже бесконечно и однородно, но оно движется, переливается, шумит, здесь – мертвенная тишина и неподвижность. Чтоб выявить признаки жизни – приглядываешься: к сухим травинкам, к пальмам и акациям, загадочным образом растущим из камней, к переходящему дорожку клану муравьев, карабкающимся по стене дома большим черным жукам. Безобидным. Говорят, водятся тут змеи, скорпионы и сколопендры, но мне не встретились – Бог миловал. Тут всем распоряжается Бог, поселение религиозное.

Хожу в длинной юбке и закрытой кофте, как положено. И думаю о том, что жизнь здесь – это контрастное вещество, вживленное в пустоту пустыни, сок, цвет, мякоть, которые только чудом могли появиться в этой сухости и замкнутости Земли. Жизнь не как само собой разумеющаяся реальность, а как невероятное событие. И люди здешние рожают и рожают детей, будто не только чтоб исполнить заповедь «плодитесь и размножайтесь», но чтоб еще и еще утверждать жизнь в этой безжизненной пустоши. Еще и еще удивляться самой возможности быть, дару, а не естественному ходу вещей, как это представляется в контексте цивилизации.

Цивилизация, наоборот, сдерживает «естество». Жизнь в ней на каждом шагу, самими людьми и созданная, а первоначальная, биологическая, человек сам по себе – сродни той однообразной пустыне. Просто есть. Достоинство его – в том, что он творит. Данность, «земля изначальная» – давно пройденный этап. Москва когда-то была болотом – тоже пустыня, только мокрая и вязкая, с тучами комаров. Еще были леса с волками и медведями – и вот то, на что я смотрю теперь. Стройные улицы, изысканные здания, хитроумные мосты, стада автомобилей, гул жизни, не затихающий никогда. В городе творец – человек, в пустыне – Бог.

Домики в поселении разные, но одного цвета, того, что по-французски называется «ломаный белый», а по-русски выражается добавлением «ваты»: желтоватый, бежеватый. В Греции, где я тоже бываю каждый год, синее с белой оторочкой барашков море, облаков – небо, белые с синей оторочкой ставен дома. А тут оттенки пустынного цвета – так бы он мог и называться, и поставленные рядком кубики жилищ, на два тона светлее. Из них постоянно выбегают маленькие мальчики в клетчатых рубашках, девочки в разноцветных платьицах, степенно выходят мужчины и мальчики старше тринадцати лет в черных костюмах и белых сорочках, женщины в темных одеждах и шапочках либо париках. Никто не должен видеть, какие у замужней женщины волосы. В них соблазн (заодно экономия на парикмахере).

У всех было или есть такое: мусульманки в черном с прорезями для глаз, европеянкам до ХХ века нельзя было показать щиколотку, а глубокое декольте – можно, у индианок нельзя декольте, зато можно живот. У многих племен тело обнажено полностью, но должно быть украшено. Объект соблазна – условность, у каждого своя. А мужчины, выходит, не соблазнительны никогда и нигде.

В пустыне вообще никаких соблазнов, только сила воли и страх – Божий и перед ядовитыми врагами рода человеческого. По ночам еще и шакалы воют потусторонними женскими голосами. Они не страшные, к домам не подходят, но сам звук напоминает о конечности, особости и миссии человеческой жизни. Об опасности превратиться в таких вот шакалов. Тут верят в реинкарнацию. Еще, бывает, воют сирены – это опасность реальная, обстрел. Надо сразу бежать в бомбоубежище, и все знают, сколько секунд требуется, чтоб добежать из дома до ближайшего. Секунд в запасе пятнадцать – время от включения сирены до падения ракеты. Пока не падали, Бог миловал.