Пернатый змей

Однажды появился Сиприано. Она сидела в «салоне», покачиваясь в качалке, в хлопчатом домашнем платье, лицо красное и распухшее. Она увидела, как он, одетый в военную форму, прошел мимо окна. Он остановился в дверях, выходящих на террасу, — смуглый, мрачный, невысокий красивый мужчина.

— Входите же, — сказала она, сделав усилие.

Веки у нее горели. Он посмотрел на нее большими черными глазами, всегда выражавшими такое многообразие чувств, что она даже терялась. Ей было трудно смотреть на него.

— Всех ваших бунтовщиков поймали? — спросила она.

— На этот раз да, — ответил он.

Он как будто чего-то выжидал.

— Вас не ранили?

— Нет, обошлось.

Она посмотрела в открытую дверь, совершенно не зная, о чем с ним говорить.

— Вчера вечером я был в Хамильтепеке, — сказал он.

— Как себя чувствует дон Рамон?

— Ему лучше.

— Намного?

— Нет. Не намного. Но он уже встает.

— Удивительно, как быстро выздоравливают люди.

— Да. Мы умираем очень легко. Но и к жизни возвращаемся очень быстро.

— А вы? Вам пришлось вступать с мятежниками в бой или они не желали сражаться?

— Желали. Раза два или три мы с ними сражались, не очень часто.

— Много людей убили?

— Скольких-то убили! Не много, да? Может, сто человек. Никогда нельзя сказать точно, да? Может, двести.

Он неопределенно махнул рукой.

— Но всего опасней было в Хамильтепеке, да? — неожиданно сказал он с тяжеловесной индейской серьезностью и помрачнел.

— Все произошло быстро, но в тот момент было ужасно.

— Действительно ужасно, да? Если бы знал! Я говорил Рамону: хочешь, пришлю солдат? Для охраны, да? Он ответил, что нет, мол, необходимости. И вот… никогда не знаешь наперед, да?

— Нинья! — крикнула Хуана с террасы. — Нинья! Дон Антонио говорит, что он хочет тебя видеть.

— Пусть приходит завтра.

— Он уже идет! — крикнула Хуана беспомощно. Дон Антонио был жирный хозяин дома, в котором жила Кэт, и, естественно, постоянный работодатель Хуаны, более важный в ее глазах, чем даже Кэт.

— Вот он! — крикнула она и исчезла.

Кэт подалась вперед в кресле и увидела в окно тучную фигуру домохозяина, стоявшего на дорожке; тот снял с головы фуражку и низко поклонился ей. Фуражка! Она знала, что он был закоренелый фашист и пользовался большим уважением у реакционеров Рыцарей Кортеса.

Кэт холодно кивнула в ответ.

Он еще раз поклонился, держа фуражку в руке.

Кэт не сказала ни слова.

Он переступил с ноги на ногу, постоял и зашагал дальше по гравийной дорожке, направляясь к кухне, словно не видел ни Кэт, ни генерала Вьедму. Минуту спустя он прошел обратно и снова словно не видя в открытую дверь Кэт и генерала.

Сиприано смотрел на грузного дона Антонио в фуражке, как на пустое место.

— Это мой домохозяин! — сказала Кэт. — Полагаю, он желает знать, останусь ли я в доме еще на три месяца.

— Рамон хотел, чтобы я навестил вас — узнать, как вы, да? — и пригласить вас в Хамильтепек. Поедете со мной прямо сейчас? Я на машине.

— Я должна ехать? — смутилась Кэт.

— Нет, не должны. Только если хотите. Рамон предупредил: только в том случае, если вы пожелаете. Он сказал, что вам, возможно, будет больно, да?.. снова увидеть Хамильтепек… так скоро после…

Какой все же Сиприано странный! Он говорил о таких вещах, словно это были простые факты, не вызывающие вообще никаких чувств. Словно его никак не трогало, что Кэт будет больно увидеть Хамильтепек.

— Большая удача, что вы были там в тот день, да? — сказал он. — Они могли убить его. Очень вероятно, что могли! Очень вероятно! Ужасно, да?

— Они могли убить и меня, — сказала она.

— Да! Да! Могли! — согласился он.

Странный человек! С виду ничем не примечательный, внутри же — черный вулкан, в котором кипит дьявол знает какая лава. И говорит полуобщими фразами, слова выскакивают мелкие, быстрые, вечно колеблется, к тому же добавляет это свое «да?». Не похож на себя, когда говорит.

— Что бы вы делали, если бы Рамона убили? — испытующе спросила она.

— Я? — В глазах его вспыхнул темный огонь понимания. Вулкан пробуждался. — Если бы его убили? — Взгляд его свирепо сверкнул, заставив ее опустить глаза.

— Вы бы очень переживали? — уточнила она.

— Я? Переживал бы я? — повторил он, и в его индейских глазах появилось темное подозрение.

— Для вас его гибель много бы значила?

Он сверлил ее свирепым и подозрительным взглядом.

— Для меня! — воскликнул он, прижав руку к пуговицам кителя. — Мне Рамон дороже жизни. Дороже жизни. — Глаза его как-то незряче заблестели: свирепость растворилась в странном слепом, доверительном блеске, незряче обращенном то ли внутрь себя, то ли в безграничную, безвидную пустоту космоса.

— Дороже всего? — спросила она.

— Да! — ответил он отрешенно, кивнув неопределенно.

Потом внезапно посмотрел на нее и сказал:

— Вы спасли ему жизнь.

Он имел в виду — потому, что… Но она не могла понять недосказанных слов.