Пернатый змей

Рамон часто уезжал, то в Мехико или в Гвадалахару, а то и в Сонору. Он уже стал знаменит по всей стране, имя его стало легендарным. Но за этим почти сложившимся культом героя Мексики скрывалось, как почему-то казалось Кэт, подспудное недоброжелательство. Возможно, мексиканцы получали большее удовлетворение, не вознося на какое-то время своих героев, а уничтожая их. Настоящее торжество наступало, когда героя свергали с пьедестала.

И Кэт, скептику по натуре, казалось, что, вероятней всего, они точат свои мачете, чтобы вонзить в сердце Рамона, когда он станет слишком велик для них, тем и кончится. Хотя наверняка им тогда придется иметь дело с Сиприано. А Сиприано был маленький дьявол, которого они совершенно обоснованно боялись. На этот раз Сиприано был верный союзник. В собственных глазах он был Уицилопочтли и верил в это с дьявольским упорством. Он был Уицилопочтли, Рамон — Кецалькоатль. Для Сиприано это было ясным и непреложным фактом. И он держал свою армию наготове, как наточенный нож. Даже у президента не было желания противоречить ему. А президент тоже был человек не робкого десятка.

— Когда-нибудь, — сказал он, — мы поставим Кецалькоатля в соборе в Пуэбла, Уицилопочтли — в кафедральном соборе Мехико, а Малинци — в Гваделупе. Такой день настанет, Рамон.

— Мы позаботимся, чтобы он настал, — ответил Рамон.

Но Рамон и Монтес одинаково страдали от затаенной, дьявольской враждебности, которую страна молча давала им почувствовать. Кто бы ни становился у власти, в мексиканцах, казалось, кипела незримая, завистливая ненависть, ненависть демонов, гнездящихся в их душах и единственное побуждение которых было ввергнуть все, всех в вечный ад безнадежности.

Это был дракон, терзающий Мексику, с которым приходилось сражаться Рамону. Монтесу, президенту, тоже пришлось сражаться с ним. И это подорвало его здоровье. Тот же враг стоял пред Сиприано. Но он справился с ним наилучшим образом. Со своими барабанами, танцами вокруг костра, солдатами как наостренные ножи он имел реальную поддержку своих людей. Он приобретал все большую силу и блеск.

Рамон тоже — дома, в своем районе — чувствовал, как ему сообщается сила его людей. Он был их повелителем и своими стараньями и благодаря своей энергии почти преодолел их идущее из древности сопротивление. Он почти вернул им благоговейный трепет перед доброй тайной жизни, внушал им это благоговение, пока их непокорная, злобная воля не успокоилась. Дома он чувствовал свою силу.

Но вдали от дома, и особенно в Мехико, он чувствовал, как сила оставляет, оставляет, оставляет его, подтачиваемая подспудной, скрытой злобой мексиканцев и отвратительным неприятием со стороны алчных механистических иностранцев — птицы наживы вечно гнездятся в космополитичной столице.

Пока Рамон отсутствовал, Кэт оставалась с Тересой. Между женщинами то было общее, что обе чувствовали — лучше хранить верность по-настоящему смелому мужчине и поддерживать его, нежели присоединяться к рядам женщин, потерявших чувство собственного достоинства и скромность. Безоговорочная, беспредельная верность каждой своему мужчине, нуждавшемуся в их преданности, чрезвычайно сблизила Кэт и Тересу.

Сезон дождей близился к концу, хотя в сентябре и даже в октябре еще случались сильные ливни. Но на земле, как странная, перепутавшая очередность весна, стояла дивная мексиканская осень. На пустошах цвел розовый и белый космос, призраками стояли цветущие необычные дикие деревья, горели на солнце заросли маленьких подсолнухов, небо было чистое, прозрачно-голубое, разливы приглушенного солнечного света лежали на земле, залитой кое-где водой после затяжных дождей.

Озеро, наполненное до краев, странное и неспокойное, смыло с берегов все наносы водяных лилий. С севера прилетели птицы, тучи диких уток, как пыль, неслись высоко в небе, усеивали воду, как водоросли. Неисчислимое множество диких уток, поганок, журавлей и белых чаек с внутренних морей, так что казалось, сказка севера перенеслась далеко на юг. От земли несло водой и умиротворением. Кэт твердо верила, что частично за то ужасное, что есть в мексиканцах, ответственны мучительная сухость земли и безжалостное расплющенное солнце. Если б только влага могла смягчить воздух и туман повиснуть над деревьями, молчаливая и невыразимая злоба умерла бы в людских сердцах.