Пернатый змей

Вот отчего так по-мальчишески блестели глаза Сиприано, когда он приехал к Кэт. Он был охвачен доныне неведомым ликованьем. Кэт была испугана и ощущала в себе странную пустоту. Даже подозрительный, небывалый, ослепительный триумф и впечатление новизны в лице земли не могли вполне спасти ее. Она была слишком дитя старого мира Европы и не могла, не могла перемениться так быстро. Но чувствовала, что, если получится возвратиться в Ирландию и дать своей жизни и телу передышку, то найдет в себе силы приехать обратно и принять в этом участие.

Потому что не только с ее духом происходила перемена, но и с телом, и с составом самой ее крови. Она чувствовала это — ужасный процесс катаболизма и метаболизма в крови, меняющий ее как человека, превращающий в другого человека.

И если этот процесс будет происходить слишком быстро, она может умереть.

Итак, они с Сиприано сочетались браком по всем правилам, и она на месяц переехала жить к нему, на виллу Арагон. По истечении месяца ей предстояло отплыть в Ирландию, одной. Он был согласен на это.

Странно было быть его женой. Он заставил ее погрузиться в неопределенное и спокойное состояние, она словно бы ушла под поверхность жизни и, тяжело и неподвижно, лежала на ее глубине.

Странная, вялая, приятная пассивность. Впервые в жизни она окунулась в полный покой. И разговоры, мысли стали малозначащими, пустыми, малозначащими, как рябь, что морщит гладь озера, для тварей, живущих в неподвижных глубинах.

В душе она была спокойна и счастлива. Если бы только тело не страдало от невыносимой тошноты перемены. Она погрузилась в конечный покой беспредельного открытого космоса. Вселенная раскрылась перед ней, новая и огромная, и она опустилась на глубинное ложе полнейшего покоя. Она почти достигла уверенности Тересы.

Тем не менее, процесс перемены, происходящий в ее крови, был ужасен.

Сиприано был счастлив — на свой удивительный индейский манер. Глаза у него, блестящие, черные, распахнутые, были как у мальчишки, видящего открывшееся ему впервые странное, почти невероятное чудо жизни. Он не смотрел на Кэт особым взглядом, даже не обращал на нее особого внимания. Не любил говорить с ней сколь-нибудь серьезно. Когда она хотела поговорить с ним о чем-то серьезном, он бросал на нее осторожный, темный взгляд и уходил.

Он понимал такое, что она вряд ли сознавала. Прежде всего странное возбуждающее действие разговора. И избегал этого. Как ни удивительно может показаться, он открыл ей ее собственную жажду пронзительного, возбуждающего ощущения. Она поняла, как пронзительна была вся ее старая любовь с ее огнем возбуждения и судорогами пронзительного сладострастия.

Любопытно, что, отказываясь разделять их с нею, Сиприано способствовал тому, что эти огонь и пронзительность превратились для нее в нечто внешнее. Страсть ее стала менее кипучей, а потом буря и вовсе улеглась, превратившись в спокойный и мощный поток, так горячие источники изливаются беззвучно, спокойно и вместе с тем с мощью скрытой силы.

Она почти с изумлением осознала, что в ней умерла Афродита, рожденная из пены морской, — неистовая, пронзительная, экстатическая Афродита. Сиприано мгновенным темным инстинктом улавливал в ней это неистовство и тогда избегал ее. Когда в моменты близости оно возвращалось — бурное, электрическое женское исступление, знающее подобные судороги беспамятства, — он отшатывался от нее. А она когда-то называла это «удовлетворением». За то и любила Джоакима, что он мог вновь, вновь и вновь доводить ее до этого оргиастического «удовлетворения», заставлявшего ее содрогаться и кричать в голос.

Но не Сиприано. Он уходил, как только темным и мощным инстинктом чувствовал, как в ней поднимается это желание, зарождается слепящий экстаз пронзительного удовлетворения, эти судороги Пенорожденной. Она видела, что ему это омерзительно. Он просто уходил, мрачный и непроницаемый.

А она оставалась лежать, понимая никчемность этой шипящей пены, ее странную отдельность от нее. Казалось, это приходило извне, а не изнутри нее. И в первый миг разочарования, когда подобного рода «удовлетворение» отвергло ее, явилось осознание, что по-настоящему она не хочет этого, что по-настоящему оно ей отвратительно.