Пернатый змей

Донья Карлота долгим взглядом посмотрела на Кэт.

— Как всякая женщина, которая обязана помешать мужчине совершать ошибки, — сказала она, — так я пыталась помешать дону Рамону. И как сам он погибнет, так, несомненно, и все они, вплоть до Франсиско Вильи. А когда они погибнут, не будет ли их смерть напрасной?

— Когда они погибнут, — сказала Кэт, — вы поймете, что все было напрасно.

— Вы это поняли! О, сеньора, если думаете, что можете помочь мне с Рамоном, прошу вас, помогите, прошу! Потому что это грозит смертью мне или ему. И я умру, пусть даже он идет по дурному пути. Пока его не убьют.

— Расскажите, чего он хочет добиться, — попросила Кэт. — По крайней мере, чего, как он думает, он хочет добиться? Как мой муж думал, что хочет, чтобы Ирландия была свободной, а ее народ — великим. Но я все время знала — ирландцы больше не великий народ и его невозможно освободить. Они способны только разрушать — просто тупо все уничтожать, ни на что больше. Как можно освободить людей, если они не свободны? Если что-то внутри них заставляет их продолжать уничтожать?

— Понимаю вас! Понимаю! И Рамон такой же. Ради этого народа он готов уничтожить даже веру в Иисуса и Деву Марию. Только представьте! Лишить их Иисуса и Девы Марии, последнего, что у них есть!

— Но что он сам говорит о своих намерениях?

— Он говорит, что хочет восстановить связь между Богом и людьми. Это его слова: Бог всегда Бог. Но человек теряет свою связь с Богом. А потом не может обрести ее, пока не явится некий новый Спаситель, чтобы заново соединить его с Творцом. И каждый раз это единение происходит на новом уровне, хотя Бог — всегда Бог. А ныне, говорит Рамон, люди потеряли Бога. И Спаситель больше не может вести их к Нему. Должен явиться новый Спаситель, обладающий новым видением. Я, сеньора, в это не верю. Бог — это любовь, и если б только Рамон подчинился любви, он бы понял, что обрел Бога. Но он упрям и все выворачивает наизнанку. Если бы только мы могли быть вместе, спокойно любить, радоваться красоте мира и в любви к Господу ждать своего конца! Ах, сеньора, почему, почему, почему он не может понять это? О, почему он не может понять! Вместо того, чтобы делать подобные вещи…

По щекам доньи Карлоты потекли слезы. У Кэт тоже глаза были на мокром месте.

— Я знаю, все напрасно! — всхлипывая, говорила донья Карлота. — Знаю, все напрасно, что бы мы ни делали. Они не хотят счастья и покоя. Они хотят борьбы и других, ужасных ложных связей с Богом. Что бы мы ни делали, все будет бесполезно! И от этого так горько, так горько!

Женщины сидели в качалках и просто заливались слезами. В этот момент послышались шаги на террасе, легкий шелест сандалий, какие носит простонародье.

Это был дон Рамон, инстинктивно почувствовавший состояние женщин.

Донья Карлота поспешно промокнула платочком глаза и нос, Кэт трубно высморкалась. В дверях появился дон Рамон.

На нем была ослепительно белая одежда пеонов: белая блуза и широчайшие белые штаны. Только она была не хлопчатой, а льняной, слегка накрахмалена и потому не просто, а ослепительно, почти неестественно белой. Из-под блузы свисали концы шерстяного кушака, тоже белого, с синими и черными полосами и алой каймой. На босых ногах huaraches, сандалии, с верхом из переплетенных синих и черных кожаных полосок и с красными подошвами. Широченные штаны были перехвачены на лодыжках синими, черными и красными шерстяными тесемками.

Кэт взглянула на него, залитого солнцем и слепяще белого, так что его черные волосы и смуглое лицо казались дырой в воздухе. Он шагнул вперед, концы его кушака качались у бедер, сандалии тихо шуршали по полу.

— Рад видеть вас, — сказал он, здороваясь с Кэт за руку. — Как добрались?

Он опустился в качалку и сидел не двигаясь. Женщины уронили головы, пряча лица. В присутствии мужчины они словно забыли о своих горестях. Он не обращал внимания на их смятение, его железная воля не снисходила до женских слабостей. От него исходило ощущение силы. И они немного взбодрились.

— Вы еще не знаете, что мой муж стал человеком из народа — настоящим пеоном — сеньором Пеоном, как граф Толстой господином Мужиком? — с мягкой иронией сказала донья Карлота.

— Во всяком случае, это ему идет, — ответила Кэт.

— Вот! — сказал дон Рамон. — И противника надо уважать.

Но за его внешней обходительностью чувствовалась суровая непреклонность. Он смеялся и болтал с женщинами, внутри же оставался далеким от них, недоступным в своей силе и загадочности.

То же продолжалось и за ланчем. Игривая болтовня прерывалась паузами молчания. Видно было, что в такие моменты мысли дона Рамона блуждают в иных мирах. И женщины чувствовали себя придавленными этой громадной волей, молча трудящейся в иных сферах.

— Сеньора такая же, как я, Рамон, — сказала донья Карлота. — На нее действует этот барабан. Обязательно нужно, чтобы он играл не переставая, может, на сегодня достаточно?

Он помедлил, прежде чем ответить:

— Только после четырех часов.

— Неужели мы должны слушать сегодня этот шум? — не отступала Карлота.