Перо и крест

(намек на предполагаемые выгоды от строившейся Ломоносовым стеклянной фабрики в Усть-Рыбицах). Впрочем, Христофор Зубницкий довольно вульгарен; он никак не может отойти от темы выпивки (в пристрастии к которой епископ Дмитрий сам жаловался на себя в проповедях). Для него характерны обращения типа: „пьяный рыболов", „твоя хмельная рожа", „ввек с свиньями почивай" и т. п.

И на твой раздутый зрак

Правей харкнуть может всяк

- вот образец красноречия, представленный служащим духовного ведомства.

„Поверьте, - писал пасквилянт, - что он столько подл духом, столько высокомерен мыслями, столько хвастлив на речах, что нет такой низости, которой бы не предпринял ради своего малейшего интересу, например для чарки вина". „Он, - говорилось про великого русского ученого, - всегда за лучшие и важнейшие свои почитает являемые в мир откровения, которыми не только никакой пользы отечеству не приносит, но еще, напротив того, вред и убыток, употребляя на оные немалые казенные расходы, а напоследок вместо чаемыя похвалы и удивления от ученых мужей заслуживая хулу и поругание, чему свидетелем быть могут „Лейпцигские комментарии". Короче, Ломоносов гордится, „сребро сыскав в дерьме".

В XVIII столетии подлые писания епископа не имели успеха, в отличие от ответной эпиграммы Ломоносова Зубницкому:

Безбожник и ханжа, подметных писем враль!

Твой мерзкий склад давно и смех нам и печаль:

Печаль, что ты язык российской развращаешь,

А смех, что ты тем злом затмить достойных чаешь.

Наплюем мы на срам твоих поганых врак:

Уже за 20 лет ты записной дурак…

Хоть ложной святостью ты бородой скрывался,

Пробин (то есть Честный. - А. Б.), на злость твою взирая,

улыбался: Учения ево, и чести, и труда,

Не можешь повредить ни ты, ни борода [16].

На этот раз Ломоносов действительно не позволил деятелям духовного ведомства повредить свое учение, честь и труд. В дальнейшем он еще не раз отражал наскоки на науку и литературу, как в своих поэтических сочинениях, так и в ученых трудах. Примерно к концу 1759 года Михаил Васильевич ответил на выход в свет четвертого тома „Собрания разных поучительных слов" псковского епископа Гедеона (Криновско-го), пренебрежительно отзывавшегося о красноречии, риторике и ученых вообще. Вероятно, Ломоносов узрел в высказываниях Гедеона намек на новое издание своей „Риторики" (1759 год). Как бы то ни было, он возмутился и написал эпиграмму к Пахомию, сохранившую для потомков память о книге Гедеона и затронувшую не только епископа псковского:

Пахомий говорит, что для святого слова

Риторика ничто, лишь совесть будь готова.

Ты будешь Казнодей, лишь только стань попом

И стыд весь отложи. Однако врешь, Пахом.

На что риторику совсем пренебрегаешь?

Ее лишь ты одну и то худенько знаешь.

Ломоносов пользуется случаем, чтобы еще раз защитить науку и литературу от нападок духовенства, ссылаясь на церковные авторитеты:

Василий, Златоуст - церковные столпы -

Учились долее, как нынешни попы:

Гомера, Пиндара, Демосфена читали

И проповедь свою их штилем предлагали;

Натуру, общую всей прочей твари мать,

Небес, земли, морей, старались испытать,

Дабы Творца чрез то по мере сил постигнуть

И важностью вещей сердца людски подвигнуть.

Конфликт, в который он был втянут, Ломоносов представляет однозначно: как конфликт между правдой просвещения и ханжеством невежества, характерного, как признавали и духовные авторы, для русского священного чина XVIII века:

Ты словом божиим незнанье закрываешь

И больше тех мужей у нас быть уповаешь;

Ты думаешь, Пахом, что ты уж Златоуст!

Но мы уверены о том, что мозг твой пуст.

Литературная беллетристика, считает Михаил Васильевич, гораздо ценнее поучений подобного духовенства. Поймав Гедеона на слове, когда тот осуждает чтение в частности, романа Ф. Фенелона „Приключения Телемака" (1699 год) вместо Евангелия, Ломоносов замечает:

Нам слово Божие чувствительно, любезно,