Пером и шпагой. Битва железных канцлеров

Эта встреча не состоялась, и битву прекратил только мрак ночи. Живые укрылись за стенами цитадели, озверевшие от крови потсдамцы затаптывали раненых в болота. Фридрих отправил в город гонца с предложением сдаться. Прага отвечала ему гордым отказом: «Мы решили умереть!» Король был озабочен.

– Везите сюда осадные орудия, – велел он. – Мы станем наказывать чехов днем и ночью ядрами величиной с голову померанского теленка…

Прага запылала. Сильный ветер раздувал пожары. Пражане сотнями гибли от дыма и огня, резали лошадей, чтобы не умереть с голоду, в храмах навалом лежали обожженные и раненые, трупы погибших раздувало от сильного жара, и они лопались, издавая зловоние…

Тогда женщины взяли детей своих на руки и решили выйти из города – в поля, в леса, в прохладу, в тишину.

Доложили об этом Фридриху, и он осатанел:

– Затолкайте их штыками обратно в пражское пекло! Они знали, что король не шутит… Я уже предлагал им сдаться! Они ответили, что согласны умереть – вот и пусть теперь дохнут…

Дурное настроение не покидало его. Мужество пражан сбивало все его четкие планы кампании. Фриц не привык к упорному сопротивлению. Брань, самая чудовищная, сыпалась на головы генералов. Сейчас он терял время, а союзные армии, пока он застрял под Прагой, маневрировали для боя с ним. Из Петербурга сообщали, что русские уже готовы к походу…

Все складывалось отвратительно. Наконец Фридрих не выдержал: он поручил вести осаду Праги маршалу Кейту, а сам помчался навстречу австрийской армии Дауна.

Король провел ночь в придорожном трактире возле Коллина, уронив голову на замызганные доски стола. Спал тревожно, часто пробуждаясь, глядел во тьму… Его разбудил де Катт:

– Ваше величество, уже светает.

Из окна трактира, жуя кусок сыра, король обозрел поле предстоящей битвы. Быстро составил план диспозиции, в полки были разосланы «дирекции» на движение. Все началось превосходно: Циттен выкосил авангарды австрийцев, словно дурную траву. В разгар боя – в творческом вдохновении – Фридрих вдруг решил переменить «дирекцию» на флангах…

К нему примчался из боя на коне принц Мориц, доказывая абсурдность этой перемены в самый разгар баталии. Протягивая к Фридриху руки в окровавленных перчатках, принц взывал:

– Король, разве так уж надо, чтобы мы шагали по трупам?

Фридрих побелел. Схватил шпагу и прижал эфес к груди. Острие направил в принца:

– Убью, как собаку… Вперед!

Пруссаки снова полезли по трупам и смяли австрийцев. Казалось, исход битвы решен. Даун уже писал на спине своего адъютанта приказ о спешной ретираде. Но тут случилось непредвиденное: из армии Фридриха побежали прочь саксонцы, взятые им в плен из «Пирнского мешка». Они бежали навстречу польско-саксонскому корпусу, бившемуся на стороне Дауна. Каре прусской лейб-гвардии встретило беглецов беспощадным огнем. Пальба шла такая, что сумки с патронами скоро опустели. И вот тогда польские лихие гусары-панцирники врубились в каре гвардии Фридриха.

Рубили со смаком и при каждом ударе восклицали:

– Вот тебе за Дрезден!.. Вот тебе за Пирну!.. Будешь еще залезать к нам, прусачье рыло?

Фридрих с трудом собрал вокруг себя сорок человек:

– Ребята, вас поведу я… Мы возьмем батареи врага!

Его нагнал адъютант, схватил за конец плаща:

– Остановитесь, король! Нельзя же брать батарею одному!

Фридрих оглянулся: никто уже не скакал за ним следом. Он вернулся назад и поддал ногой по барабану с бубенцами.

– Уходить, – сказал. – Обратно за Эльбу… Фортуна оказалась сегодня женщиной, а я никогда не был бабником. Бросайте все: пушки, обозы, раненых… Но спасти во что бы то ни стало двух раненых – Циттена и Манштейна!

На следующий день короля с трудом отыскали на окраине города Нимбурга; он сидел на бревнах возле крестьянской изгороди, чертил по земле загадочные фигуры, глаза его были полны слез. Бродячая собака юлила вокруг короля.

– Флакон с ядом всегда при мне, – сказал Фридрих, – а в Сан-Суси уже вырыта могила, прикрытая прекрасной Флорой. Время ли ставить точку? Я не был побежден под Коллином; меня подвели саксонцы, которых я принял под свои славные штандарты… В ответ я разорю их страну, я заставлю их голодать, и саксонский хлеб пусть сожрет моя армия… Увы, – снова поник король, – Прага не сдалась, и все полетело к черту!

Слава трубящая

Белосток встретил кавалера сумятицей и пылью. Посреди городской площади, возле трактиров для проезжающих, сверкали блестящие кареты пышного посольского поезда… Кто такие?

Это ехал в Россию маркиз Лопиталь!

– Вы почему не торопитесь? – окликнул земляков де Еон.

Молодой пройдоха Мессельер, секретарь посольства и парижский знакомец де Еона, вытащил кавалера из коляски:

– Мы были уверены, что встретим тебя по дороге.

– Откуда эта уверенность?..

– Но все газеты кричат о тебе…

Чудеса! Слава дипломата пришла к де Еону совсем нежданно. Пока он сидел в Петербурге, ел, болтал и пьянствовал, имя его в Европе уже сделалось известным. Газеты писали об его отъезде из Петербурга в Париж в тех выспренних словах, в каких пишут только о знатных персонах в политическом мире…

Маркиз Лопиталь целовал де Еона в чистый лоб: