Perpetuum mobile

Высокие, высокие деревья с серебряной листвой. Ветра нет, но узкие, блестящие листья колышутся, выводя тихую, сложную мелодию, от которой щемит сердце.

Ты не можешь возразить. Не смеешь. Сделать добровольный шаг сюда, в вечные сумерки. Горько, но собственная жизнь тебе не принадлежит. Твоя спутница это знает. Много лет назад она умерла, спасая тебя.

Впереди деревья встают мрачной стеной, и дорога оттуда расходится в две стороны. Слева, как будто, брезжит солнце.

Вопрос твой горек.

– Почему так вышло? Почему я не любила тебя?

– Не все и не всегда зависит от нас. Иди. Путь твой светел.

А ты, схватив ее за руку, пробуешь увлечь за собой. Но она отвечает:

– Туда мне нельзя. Иди.

Подчиняешься, внутренне протестуя. Идешь, не оглядываясь; чем дальше, тем деревья становятся ниже. И тебя омывает свет…

Нойс, вздрогнув, проснулась. Толли держал флуорлампу перед ее лицом.

– Вставайте. Пора идти.

– Куда же, Толли? Дороги у нас больше нет.

Пожилой слуга Альво Забана (кто знает, уцелела бы Нойс, если б не он?) показал смуглой рукой вверх.

– Выходим. Все выходят.

– Все кончено, Толли? Да?

Он молчал. Лампа в его руке едва тлела – флуор без подпитки долго не живет. Кончено. Или только началось?

Морщинистое лицо старика расплывалось в глазах Нойс. Она не находила ни слов ни сил, чтобы выказать свое сомнение. Но он понял.

– Впереди пойдут пожилые, вроде меня.

Если идущие с белыми флагами падут под пулями солдат, то их сыновья и внуки ответит автоматным огнем.

– Если остаемся невредимы – они складывают оружие.

А нет, так полягут все. Успев, напоследок, дорого продать свои жизни.

– Матери убьют детей и покончат с собой.

Нойс собралась с духом.

– Толли! Не отказываюсь умирать. Но мне претят ваши отвага и благородство. Они годятся для театральной пьесы, но не здесь…

– Все люди – актеры, на подмостках, которые предоставил нам Бог. Наши роли сыграны и занавес скоро упадет.

Палатка генерала Шона. Работает видео – черно-белый экран. У монохромных аппаратов самый устойчивый прием сигнала. Все же по экрану ползут поперечные полосы, отчего кажется, что Военный министр Андрос Гелла постоянно гримасничает.

Четверо заместителей Шона осторожно подвигают раскладные стулья, чтобы оказаться, как бы невзначай, за широкой спиной генерала. Гелла на экране выдавливает улыбку, на этот раз настоящую. У телекамеры широкий обзор. Но генерал приближает лицо к экрану и его присные облегченно вздыхают. Спрятались.

Еще один, худой, изможденный, чернобородый, поник на стуле в углу. Потухшим взглядом смотрит в пол. Это – Альво Забан. Кротовая жизнь на пользу ему не пошла. Он давно не мылся, от него нехорошо пахнет.

Меж тем Гелла с экрана говорит:

– При выполнении миссии, попрошу, гм… не допускать необоснованных притеснений мирных жителей… Шон оборачивается к подчиненным.

– Кто-нибудь слышал о чем-то подобном?! О всяких там безобразиях…

Четверо мотают головами. Никак нет. Что вы, генерал, как можно.

– Вот видите, соратник Военмин. Никаких эксцессов.

За его спиной четверо энергично кивают.

Экран медленно гаснет и Гелла исчезает, оставляя после себя, как чеширский кот, кривоватую улыбку. Когда и она стирается с экрана, Шон говорит:

– Я всегда спрашивал: какого хера флотский командуют армией. Все у него вокруг, да около. Как девица, говорит намеками. И ручки боится запачкать. Ладно, парни, свободны. За дело!

Они с Альво Забаном остаются наедине. Тот уже сидит прямо, глядит с вызовом. Из его горла вырывается хриплый, судорожный смех.

Шон вынимает пистолет. Тычет им в рот Альво Забану, тот умолкает.

– Напрасно смеешься! Думал: деньги – это власть? Ошибся. Власть – это сила личности, сила избранного. Тогда и деньги появятся. Были твои, стали наши. Понял, урод?

Следующий день. Майя, столица Эгваль. Заголовки газет кричат о резне в «треугольнике орхи», так оппозиционная пресса называет разгромленную Утопию. Карикатуры изображают адмирала Геллу с торчащими изо рта клыками, с которых капает кровь.

8. СТРАННЫЕ ДНИ

На столике в изголовье зазвонил фон. Полина схватила его, прижала к уху.

– Полина Ждан!

Далекий голос едва различался за треском помех и вокзальным шумом. Кто-то настойчиво добивался ее внимания, но Полина ничего не могла разобрать. Кроме самого голоса, такого знакомого… У нее заныло в груди. Звонила мама!

– Мамочка! Я слушаю тебя! Говори!

Короткие гудки. Обрыв связи. И Полина проснулась в слезах.

Собираться на работу рано, а заснуть уже не сможет. Или боится, что все-таки уснет и рвущий душу сон повторится?

– Какие глупости… – сказала вслух, ощутив, как дрожит голос.

– Глупости… е-рун-да…

Подобные сны приходят на перемену погоды. Рассвет за окном пасмурный, с небес временами срывается дождь. В такие дни открываются потаенные уголки памяти, и к нам в сонные грезы заглядывают те, кого больше не дано увидеть наяву.