Персефона

Оставалось совсем немного до того, как я хотел представить всему миру творение всей жизни.

На протяжении всего времени, что я рисовал картины, Мия отчаянно выбивала себе место, вытесняя Эльжбету. Иногда ситуация была за гранью.

У нас в гостях был один режиссёр, который предложил Эльжбете сняться в небольшом эпизоде в его фильме. Я был не против. Даже был рад. Я хвалил её начинания в этом поприще.

Но, к моему ужасу, она требовала подписать в титрах себя не как Эльжбета Миаковска, а как Мия! По этому поводу мы с ней поговорили, но ни к чему хорошему это не привело.

Она стала набирать популярность, но она прославляла не Эльжбету, а себя! Эту дешёвую выскочку, которая продалась мне за вещи!

Её приглашали на роль за ролью, а я бесился о того, что Эльжбете в своё время приходилось выбивать даже крошечную возможность сняться в эпизоде, а Мие всё достаётся легко и просто! Она не прошла ни одного кастинга. Я вспоминал, как заставлял её декламировать стихи, петь песни, воспроизводить сценки…ей сейчас это помогало прекрасно справляться с задачами, которые ставили режиссёры. Я сам протоптал дорогу не тому человеку! Я совершил огромнейшую ошибку в своей жизни! Она стала для меня разочарованием.

Теперь интервью брали не у меня, а у неё. Они называли её Эльжбетой, а она их исправляла и называла себя Мией. В такие моменты я хотел растолкнуть всех журналистов, подбежать к ней и закрыть её рот.

Учёбу она бросила и стала пропадать на съёмках с моего позволения. Она вкусила славу и никак не могла насытиться этой отравой. В тот вечер я просто запретил ей идти на съёмку. Мне было абсолютно плевать, что я препятствую ночной съёмке своему приятелю, который под общей одержимостью ей, пригласил её на свой проект.

Это была самая крупная ссора, которая у нас когда-либо происходила. Но я впервые услышал от неё те самые страшные слова – она уходит от меня. Нет. Этого допустить я никак не мог. Я умолял её дорисовать эту картину и всё. Она может уйти. Я был согласен даже на это. Отпустить, но чуть позже. Не сейчас!

Она кричала на меня, говоря, что больше не может меня терпеть. Она терпела почти два года мою помешанность на Эльжбете. Она кричала « Я Мия! Я Мия! Я Мия! Нет твоей Эльжбеты! Она мертва! » – голос Филиппа дрожал, а на глазах выступили слёзы. – Она сказала мне это в лицо. Она сказала, что распрощается с образом Эльжбеты раз и навсегда, и показала пальцем на свои волосы. Она была вне себя. Схватила нож и срезала волосы. Я помню, как они упали на пол. Эльжбета ушла, хлопнув дверью, а на полу лежали чёрные волосы, отливавшие сумеречно-синим цветом. Я сел на пол, сгрёб волосы в охапку и прижал к лицу. Я рыдал.

Она ушла, а я ревел как раненный зверь. Крушил всё, что окружало меня. Я стоял на коленях перед картинами и выкрикивал имя Эльжбеты.

Позже пришло сообщение от неё, что она придёт и заберёт свои вещи сегодня ночью.

Решение я принял мгновенно. Я не дам ей уйти. Я взял холст и начал делать набросок, сидя на полу.

Когда она пришла, я всё ещё сидел на полу, повернулся, встал, обнял, сказал: «Прости» и начал душить. Она пыталась сопротивляться, но ярость, клокочущая во мне, придавала мне невиданные до того силы.

Вскоре её тело обмякло, а на меня смотрели удивлённые глаза, вопрошавшие «За что?»

Без сожаления, я сразу принялся за работу: обрил голову и навёл нужный мне макияж, подчеркнув впадины глаз и скулы, переодел тело в платье, которое я разорвал, и накрыл его одеялом.

Сначала я сложил в машину холст с наброском и остальные принадлежности для картины и лопату, а потом, я притащил тело. Я даже не скрывался. Мне было всё равно. И закрыл я тело одеялом не потому что я боялся, что меня кто-нибудь заметить. Нет. Я не мог выносить взгляда Мии.

Уже начинало рассветать. Я привёз её на пустырь. Вырыл яму и положил туда тело, уложив её срезанные волосы, сняв одеяло и обнажив татуировку Мии на груди. Достал из кармана последнюю деталь, колечко из ракушки, и положил у руки Эльжбеты.

Далее я сел на землю и принялся рисовать свою последнюю картину – скелет моей Персефоны, который я нашёл детстве.

Когда я закончил свою работу, был уже вечер. Никто не проезжал за всё это время. Будто злой рок благословил меня на этот случай. Картина была готова, и я сразу же позвонил с признанием, что убил девушку. Ну а дальше вы всё сами знаете. Новости только и пестрели обо мне: «Известный художник признался в убийстве!»

Я просто хотел её воскресить. Но увы, я, Пигмалион, не дождался своей Афродиты, которая смогла бы воскресить мою Галатею. Быть может сейчас, когда вы напишете это, все действительно заинтересуется ей. Она заслуживает этого! Вы все о ней заговорите, я уверен! Настало моё время отплатить ей, я делаю её знаменитой!

– На этом всё.

– Да. Я хочу вас попросить кое о чём.

– О чём же?

– Когда выйдет эта часть истории, пришлите мне все газеты с моим интервью и расскажете, как там ситуация с ней.

– Хорошо, – кивнула девушка. – Я обещаю.

– Спасибо, – Филипп закрыл глаза и не произнёс больше ни одного слова.