Персидские юмористические и сатирические рассказы

На следующее утро Шапур пришёл на завод раньше всех. Он стоял у входа в цех, сунув руки в карманы, и смотрел на заводские ворота, словно ожидая кого-то. В цех вошёл Акбар с приятелями. Они громко разговаривали и смеялись. При виде Шапура рабочие остановились и умолкли. Шапур, улыбаясь, сделал шаг и протянул руку:

— Здравствуй, Акбар!

Акбар невольно протянул в ответ руку. Потом хотел было отдёрнуть её и пройти мимо. Но, взглянув на Шапура, передумал. В прямом и ясном взгляде Шапура не было и следа подавленности, прежней отчуждённости. Акбар все понял. Друзья пожали друг другу руки, потом обнялись.

Мозаика

Мы знали друг друга с детства. Нельзя сказать, чтобы он был мне неприятен, скорее вызывал жалость. Большой, нескладный, голова с острой макушкой похожа на дыню, на одной стороне которой выдолблены глаза, брови, рот и нос. Крупные невыразительные глаза всегда красные, будто он только что проснулся. Взгляд угрюмый, исподлобья — словно он обижен на весь мир. Морщинистая шея, кривой полуоткрытый рот (наверно, поэтому он шепелявил).

Однажды, я был тогда ребёнком, его мать, ломая руки, выбежала из дома.

— Ками, сыночек мой, убился! Насмерть убился! — вопила она.

Его звали Камбизом.

Тут же вызвали «скорую помощь» — у них был телефон,— и беднягу отвезли в больницу. Он свалился с лестницы. В больнице Ками пролежал месяцев шесть. Несколько раз ему оперировали ногу, но она все время срасталась неправильно. Когда он наконец вышел из больницы, заметно выросший и располневший, левая нога была у него короче.

В то время ему исполнилось двенадцать лет. В их семье было пятеро детей: четыре дочери (одна из них замужняя) и Ками— самый младший и единственный сын. Когда его мать отлучалась куда-нибудь, он приглашал нас к себе. Мать Ками никогда не ругалась, но почему-то мы боялись её. Нам больше нравилось приходить, когда Ками оставался один. Его комната была завалена игрушками, какие нам и не снились: заводные машины всех калибров, два самолёта, корабль, электрическая железная дорога с рельсами, протянутыми по всей комнате, чудесным мостом и двумя настоящими туннелями. Все эти игрушки ему присылали с разных концов света: электрическую железную дорогу — из Франции, корабль — из Германии, самолёты — один из Америки, другой из Японии. Мы только от Ками и узнали, что существует какая-то разница между всеми этими странами. У него был «волшебный фонарь», и он показывал нам слайды с прекрасными видами и архитектурными памятниками. Они нам очень нравились.

Все эти сокровища были в беспорядке разбросаны по комнате. Ками надоели игрушки. Равнодушен он был и к альбомам с фотографиями и цветными открытками, ради которых мы готовы были умереть.

Как-то из Лондона ему привезли мозаику, из которой, проявив изрядное терпение и настойчивость, можно было составить портрет Георга V. Но Ками не обладал ни тем, ни другим. Когда однажды мы составили портрет, он пронумеровал каждый кусочек, и с того времени, чтобы сделать картинку, ему достаточно было расположить их по номерам.

Единственное, что Ками любил,— это кататься на велосипеде и качелях, не покупных детских качелях с сиденьем, а на самодельных, которые соорудили для него на высоком ветвистом дереве. Он раскачивался на них, стоя и подлетая так высоко, что доставал головой до веток. Мы визжали от ужаса, а он не обращал на нас никакого внимания. Был у него и роскошный подростковый велосипед, предмет нашей зависти и восхищения.

Ками охотно разрешал играть своими игрушками, а иногда и дарил их.

— Нравится? Дарю! — говорил он. Но велосипеда никому не давал даже на минутку.

Он гонял по улицам и переулкам с такой скоростью, что у нас, глядя на него, кружилась голова. Несколько раз он чуть было не попал под машину. А однажды сбил рабочего, который не успел отскочить в сторону. Беднягу так скрутило — даже выругаться не мог. В конце концов пришёл слуга и увёл обоих вместе с велосипедом.

В доме у них всем заправляла мать Ками, высокая, краснощёкая толстуха в очках. Отец, в противоположность ей, был маленький, плюгавый и невзрачный. О такой паре говорят — слон и шавка. Но крикливая мать, грозная только с виду, была безобидна, как овца, которая только и знает, что блеет. Отец же, хитрец и пройдоха, действуя тишком и молчком, жил в своё удовольствие и не отказывал себе ни в каких земных наслаждениях.

Родители, вероятно чувствуя свою вину перед калекой сыном, старались превзойти друг друга, потакая ему. Каждое желание Ками, самое вздорное, беспрекословно выполнялось. Отца и мать побуждали к этому разные причины. Мать дала тайный обет посвятить себя сыну до конца своих дней. Отец, богатый торговец, как будто стремился возвести стену из игрушек между собой и ним, чтобы отгородиться ею от неполноценности своего ребёнка, которая могла омрачить радость его беспечного существования.