— Инженер, у нас есть кусок земли, может быть, ты нам её застроишь?
— На сколько рассчитывать?
— Пятьсот-шестьсот тысяч туманов, если будет больше — не страшно.
— Извините, мы не берёмся за дела меньше нескольких миллионов, иначе это просто трата времени. Но знаете, я, может быть, смогу найти кого-нибудь.
— Ну, старина Инженер! И ты становишься шишкой!
— Вы не видели шишек, если меня называете так. Настоящая шишка — тот, у которого голова ни о чем не болит, у кого все спокойно.
— Старик, у тебя тоже солидная компания, тебе тоже можно быть спокойным и не волноваться.
— Нет, дорогой, какое там спокойствие! Действительно, наша компания — одна из десяти крупнейших в стране, собрать шестьдесят-семьдесят инженеров не так-то просто, но наша компания— строительная, у нас нет инженеров-архитекторов. Даже в дорожно-строительных компаниях положение лучше, чем у нас. У них всего две-три статьи расхода. Мы же, несчастные, имеем дело с тысячами наименований — начиная от цемента и металлических конструкций и кончая ключами и розетками. С утра до вечера нам приходится препираться с тысячами идиотов и невежд. Так что, дорогой, все не так-то просто. В нашем деле масса разных забот и неурядиц.
— Да ну, старик, ну что ты несёшь? Чего тебе ещё не хватает? В городе имеешь дом, на берегу моря — виллу, в Демавенде[190]
купил сад.— С тех пор как Инженер приобрёл сад,— вставил Посол,— моя привязанность к нему увеличилась вдвое. Жаль, что тебя не было, мы уже несколько раз ездили туда. Он так здорово принимал нас, что нам даже неудобно было.
Инженер, довольный тем, что тема разговора отклонилась от его службы и денег, воскликнул:
— Клянусь вашими душами, этот сад я купил лишь ради друзей, чтобы мы могли хотя бы пару дней собираться вместе и без помех повеселиться и вспомнить старые времена. Какая же тогда у нас была спокойная и счастливая жизнь! Денег не было, да и к чему эти проклятые деньги!..
— Если тебе деньги не нравятся, отдай их мне,— прервал его Доктор.
Инженер, как бы не расслышав этой реплики, продолжал:
— Разве это жизнь? Я по нескольку месяцев не вижу жены и детей. Не успев вернуться из Шираза[191]
, должен ехать в Резайе[192], не успев вернуться оттуда, должен ехать в Мешхед[193], не вернувшись из Мешхеда— в Бендер-Аббас[194]. Короче говоря, я превратился в Вечного жида.— Не успев приехать из Америки, должен ехать в Японию,— вставил Визитёр,— не вернулся из Японии — надо отправляться в Европу.
— Старики, вы все время скулите,— заметил Маршал.
— А сам не скулишь?
— У меня положение иное. У вас хорошая работа, вы прилично зарабатываете, распоряжаетесь сами собой.
— Дело не в деньгах,— вмешался до сих пор молчавший
Учитель. — Черт с ней, с моей работой. У меня тоже в душе чего-то не хватает. Эту пустоту нельзя заполнить ни деньгами, ни какой-либо ерундой вроде дома, сада и тому подобного. Это совсем не философия той кошки, которая не может добраться до мяса и поэтому объявляет его протухшим. Мы добрались до мяса, и нам неважно, пахнет оно или нет. Но я все равно недоволен, все равно мне плохо. Как бы это вам выразить — на сердце пусто. В самой глубине сердца что-то свербит: «Все это ерунда, бессмыслица, пустота, чепуха».
— О Будда! Спор принимает философский характер! — прокомментировал Визитёр.
— Может быть, тебе недостаёт веры? — спросил Доктор. Затем, прижав одну руку к груди и подняв вверх другую, произнёс проникновенным тоном оратора: — «О вера, дева светлая, как сталь!»
— Ради бога, не высмеивайте только память о нашей молодости,— перебил его Учитель,— не надо опошлять. Пусть хоть что-нибудь останется.
— Господин Учитель разогрелся, подождите чуток, сейчас закипит,— тихо проронил Визитёр.
— Относительно веры… Я лично ни в кого и ни во что, никому и ничему не верю,— изрёк Посол.— Ни в небо, ни в землю, ни коммунистам, ни капиталистам, ни социалистам, ни фашистам, ни левым, ни правым, ни в государство, ни в народ. Провались они все пропадом, и прежде всего этот поганый народ!
— А народ в чем виноват? — спросил Учитель.
— Больше всего во всем виноват народ. Если эти представители народа, выходцы из народа настолько тупы и безмозглы, они заслуживают, чтобы их били по головам и издевались над ними. Они, эти представители народа, никогда не были людьми и никогда ими не будут. Они погубили и свою жизнь, и нашу.
— А сами-то мы? Что мы сами собой представляем? На что можем рассчитывать? Чего мы можем ожидать от народа? Заслужили ли мы его уважение, заслужили ли право поносить его? Пока народ не взял нас за шиворот и не требует отчёта, мы считаем его своим должником. Ну и ну!
— Я же говорил,— тихо промолвил Визитёр.
— Ты сам-то веришь в народ, что так рьяно защищаешь его? — спросил Учителя Посол.— Ты вообще во что-нибудь веришь? В государство, в правительство, в народ, наконец, ради которого бьёшь себя в грудь?