В страшном недоумении крестьяне повыходили из своих земляных лачуг. (Сам Аллах свидетель, что даже такое название слишком роскошно для шурабадских жилищ; было бы точнее назвать их просто дырами, норами или берлогами.) В величайшем страхе застыли они около чёрных от дыма и копоти отверстий, служащих им входом, и, словно ослеплённые яркими лучами солнца, таращили глаза на приезжих.
Жители деревни были так измождены и тощи, что казалось, под бровями у них зияют бездонные ямы. Женщины и дети, нечёсаные и патлатые, бледные, в полуобморочном от испуга состоянии, в одеяниях, рваных до такой степени, что непонятно было, каким чудом эти лохмотья ещё держатся на плечах, прятались за спины мужчин. Это было страшное и жалкое зрелище. Похожие скорее на мертвецов, чем на людей, эти человеческие подобия были цвета земли, и при одном взгляде на них невольно возникал вопрос, за что они так наказаны судьбой. Боязливым шёпотом крестьяне спрашивали друг у друга, что за пришельцы пожаловали к ним, откуда и зачем явились сюда. Однако, кроме страха и недоумения, они испытывали, по-видимому, ещё и естественное чувство любопытства, которое обычно испытывают в клетке звери при виде людей.
В тревожной тишине раздался голос Пурдженаба:
— Эй, староста! Кто тут староста?
Худой, подслеповатый, дряхлый старичок с седенькой бородкой шагнул вперёд и, кланяясь, хрипло поздоровался. В отличие от всех без исключения босых жителей деревни у старосты на ногах были гиве, но какие! Это были именно те самые страшные гиве, которые мы, иранцы, часто видим на ногах своих соотечественников. Казалось, сними с них грязь, глину, рваные, волочащиеся по земле шнурки,— и ничего от них не останется. Тем не менее именно эти гиве являлись признаком того, что их обладатель— староста.. Отвесив глубокий поклон, он шагнул из толпы и остановился.
— Что же ты не подойдёшь поближе? — ответив на его приветствие, спросил Пурдженаб.
Староста сделал ещё два шага.
— Подойди ещё ближе. Как тебя зовут?
— Ваш раб Абдолла.
— Скажи, пожалуйста, достопочтенный Абдолла, не Шурабад ли это?
— Ваша светлость, эта деревня как раз и есть Шурабад.
— Не может быть! Неужто это деревня? Поручи, пожалуйста, своим людям разгрузить этих мулов, пусть отведут их в конюшню и позаботятся о них.
— Ваша светлость, у нас нет конюшни.
— Где же вы тогда держите свой скот?
— А у нас нет скота.
— То есть как это нет?
— Так вот и нет. Откуда нам его взять?
— Странно! Ну, тогда распорядись, чтобы этих несчастных мулов отвели в какое-нибудь тенистое местечко, расстегнули им подпругу и подсыпали немного фуража. Не беспокойся, мы за все заплатим.
— Извините, ваша милость, не понял, что надо им подсыпать?
— Фуража…
— Не понимаю…
— Ну, немного сена, ячменя, люцерны.
— Ваша светлость, откуда у нас сено и ячмень?
— Я просто поражён! До сих пор я не слышал о деревнях, где не было бы сена и ячменя. Ты пойми, мулы голодны, хотят пить. Вот уже двое суток, как они толком ничего не ели. Что бы им ни дали, они все съедят.
— А у нас ничего нет. Я велю подсыпать им немного сухой травы.
— Хорошо. И ещё к тебе просьба, достопочтенный, позаботься, пожалуйста, и о том, чтобы для нас троих подыскали какое-нибудь жилье, а также местечко для Ядоллы-хана.
— А у нас жилья для вас подходящего тоже нет.
— Ну и влипли же мы в историю! Ну, ничего, сейчас жарко, так ты распорядись, чтобы прямо где-нибудь на улице очистили для нас место, постелили коврик и дали нам чаю. Заварка и сахар у нас есть. Ну-ка, пошевеливайся, а то мы умираем от усталости.
— У нас нет коврика, нет самовара, нет чашек и нет чайника.
— Так что же тогда у вас есть?
— Ваша светлость, все, что у нас есть,— перед вами. Больше у нас ничего нет.
— Что ж вы в таком случае едите?
— А что Аллах пошлёт!
— То есть как, что Аллах пошлёт?
— Да вот так! Если налетит саранча, мы её ловим, солим и закапываем, а потом постепенно достаём и едим.
— И это все?
— Если попадутся финиковые косточки, то растираем их вместе с семенами руты и тоже едим.
— Да разве это еда?
— Ну, зато в желудке не пусто.
— Как же вы тогда ещё живы?
— Да вот так! Другой раз среди камней находим съедобные травы. А иногда молодёжь из палок и травяных верёвок делает силки, и если повезёт и попадётся какая-нибудь дичь, то делим её между всеми и воздаём хвалу Аллаху.
— Так разве у вас нет ни овец, ни коров, ни домашней птицы?
— Откуда же им быть, когда кормить их нечем. Есть у нас две-три курицы, которые, как и мы, живут без корма. Пока они не околеют от голода или болезни, мы их не режем. В два-три года раз случается, что под Новый год, милостью Аллаха, имеем похлёбку из пажитника.
— Это что ещё за похлёбка? Первый раз слышу.
— Мы её готовим из муки и айрана[23]
, но больше всего в ней травы.— Да благословит вас Аллах, это ведь тоже не еда!
— А что же делать? Человеческий желудок привыкает и к травам, и к кореньям, особенно если сварить их и посолить как следует. Дети иногда едят и полевых мышей, если те попадут в силки.
— Полевых мышей?! Каким же образом их можно есть?