Персидский джид

Он откинулся назад, думая всем своим весом заставить бахмата задрать башку и остановиться. Голован и не такое видывал – он исправно вскинулся на дыбки и тут же рухнул на передние ноги, задними невысоко взбрыкнув. Такое называлось «козлить» и требовало немедленного наказания. Но Данила, уже научившись вешать плеть на мизинец, еще не постиг искусства в нужный миг ею пользоваться. Хорошо и то, что в седле усидел…

У самых кустов Голован встал и потянулся мордой вперед.

Человек шагнул ему навстречу, человек в недлинной рубахе, как положено парнишке лет четырнадцати, в белых портах. На протянутой ладони лежала краюха хлеба. Конь осторожно снял ее губами с ладони, начал жевать, а человек, совершенно не обращая на Данилу внимания, взял коня двумя руками с обеих сторон под уздцы и притянул вороную башку к себе, и прижался к ней щекой.

Голован даже перестал жевать. Данила, сидя в седле дурак дураком, чувствовал: конь легонько бодается, конь требует от незнакомого парнишки ласки.

От незнакомого?

– Ульянка? – спросил Данила. – Это ты балуешься?

– Я, – отвечал парнишка.

– Так ты его подманил?

– И подманивать не пришлось.

Ульянка гладил Голована по шее, похлопывал, только что не целовал в бархатистый храп с редко торчащими волосками.

– Гляди, слезу – уши надеру, – по-взрослому пригрозил Данила.

Тогда Ульянка поднял голову и дерзко поглядел ему в глаза.

– Меня никто тут не трогает, – сурово сообщил парнишка. – Ни дядька Пахом, ни дядька Федор, ни дядька Устин.

– За что ж они тебя, пакостника, так жалеют? – удивился Данила.

– А меня кони любят. Захочу – и бахматишка твой за мной сейчас куда угодно пойдет. А помешаешь ему – скинет.

Ульянка не шутил – худенькое его лицо, прикрытое до бровей спутанными, давно не стриженными русыми космами, казалось, и не ведает, что за вещь такая – улыбка.

– Ты что же – тайное слово знаешь? – забеспокоился Данила.

Среди конюхов и впрямь жило убеждение, будто есть тайные слова, которые обеспечивают конскую покорность, и есть иные слова – чтобы кони бесились, и еще слова – чтобы домовой коней любил. Насчет домового – тут всякому понятно, эти заговоры из уст в уста передавались, но настоящее тайное слово было на Аргамачьих конюшнях пока неведомо, а то, что удавалось разведать и даже за деньги у ворожеек купить, – хоть до изумления тверди, никакой силы не имело.

– А коли знаю?

– Так поделись! – Данила соскочил с Голована и стал против Ульянки. – Я не за пятак да за так, я заплачу!

Он тут же прикинул, что и Семейку, и Тимофея, и Богдаша нужно будет взять в долю. Вон Тимофею инок дал некую молитву о скотах, полтину серебром взять не постыдился! Тимофей и решил, что коли продавец в рясе ходит, то и дело верное. А тут – парнишка нечесаный, однако как с Голованом управляется! Стало быть, вот у кого покупать-то надобно…

– Да за что заплатишь-то? – удивился Ульянка. – От ноктя заговор ты, поди, и без меня знаешь.

– Нокоть? – Данила откровенно не понял, о чем речь.

– Что, у вас на Аргамачьих не бывает?

– Мы коней холим, каждый день моем, откуда ему взяться? – не желая признаваться в своем невежестве, отрубил Данила.

– А вот коли веко у жеребчика припухнет да затвердеет – он, нокоть, и есть, – неожиданно для парня разгадав его хитрость, объяснил Ульянка. – А отчитывать – без креста, ночью, и чтоб образов поблизости не было.

Он посмотрел вниз, на свои босые ноги, и забубнил тихонько:

– Ты, змей-змеище во гнилой колоде, подойду к тебе поближе, поклонюсь пониже, у рыжего коня выешь, выщипли из ноздрей, из ушей, из челки, из хребта, из мозговой головы, из лодыжек, из костей, из суставов семьдесят семь ноктей с ноктенышком…

– Погоди! Как из костей, когда он на веко садится?! – возмутился Данила.

– Да что вы там, на Аргамачьих, совсем просты? Ты его с века погонишь, а он в ухо кинется! Ты его из уха – а он в хребет! Гнать-то сразу отовсюду надобно!

Данила поглядел на парнишку с уважением.

– И что – тебе выгонять доводилось?

– А то не доводилось… – буркнул Ульянка. – Я много чего могу, за то меня тут никто и пальцем не тронет.

– Данила! Ты и спать на Головане ляжешь? Гляди не свались!

Кто, как не Богдаш, мог заявиться с таким предупреждением?

Желвак шел от конюшен – пешком, разумеется, и уже босой.

– Слезай, сокол ясный, – насмешливо велел он. – Да осторожнее – как день в седле просидишь, ноги спервоначалу не держат, разъезжаются.

Как будто Данила сам этого не знал!

Парень соскочил наземь, да не по-простецки, как всякий умеет – проползая пузом по седлу и конскому боку, а с удалью – перекинув ногу через Голованову башку. Этому его научил Семейка, который, как положено татарину, умел на скаку и с коня на коня перескочить, и всадника, нагнав, из седла выдернуть. Вот только прав оказался Богдаш – ноги, одурев от долгого сидения враскоряку, в воздухе не сошлись вместе, как положено, и приземлился Данила кое-как, хорошо еще, что и впрямь не грохнулся. Когда по конскому боку сползаешь – этой беды нет. А ведь знал про закавыку – и для чего ему было показывать парнишке молодецкую ухватку, сам бы объяснить не смог.