Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)

Однако появление в Дагестане русской армии во главе с Петром I в любом случае дало османским властям повод к подозрениям. Великий визирь Дамад Ибрагим-паша Невшехирли пригласил к себе Неплюева и спросил его, почему царь вступает в области, зависящие от Турции. По Стамбулу ходили слухи о появлении русских войск в Грузии и об их вторжении в Ширван. В свою очередь, Неплюев, возражая по поводу сомнений в искренности намерений царя, предложил визирю отправить в Россию специального курьера. Визирь согласился, и капычи-баши («глава стражей») Нишли Мехмет-ага был послан для получения разъяснений русского правительства. Одновременно последовали указания крымскому хану воздержаться от каких-либо решительных действий.

Однако в то же самое время эрзерумскому наместнику Ибрагиму-паше был направлен указ о походе в Грузию даже в том случае, если тамошний царь будет находиться под защитой русского императора. Неплюев в октябре 1722 года сообщил, что 50-тысячная армия должна вторгнуться в «пер-сицкую Жоржию», поскольку ее жители «забунтовали» и делали набеги на «лязгов» (лезгин. — И. К), то есть по тому же поводу, по которому вышел в поход Петр I. А посольство от «лязгов», добавлял дипломат, уже явилось в Стамбул и «подавает себя» в турецкое подданство. Ситуация осложнялась тем обстоятельством, что прибывший к Неплюеву переводчик как бы от себя рассказал резиденту: туркам известно, что царь к «жоржианам» писал, «дабы они поддалися под протекцию к нему», и визирь имеет в том «немалое подозрение»^{258}.

Недовольство османского двора подогревал английский посол в Стамбуле Абрахам Стэниен. По его мнению, захват русскими Закавказья и Северного Ирана грозил ликвидацией турецкой транзитной торговли. А государственный секретарь Англии Картрайт считал, что планы Петра I по установлению экономических связей между Россией, Ираном и Индией приведут к упадку британские фактории в Индии. Визирь же сначала предложил заключить оборонительный и наступательный союз двух империй — но уже в ноябре потребовал вывести все русские войска из персидских владений. «Турецкие дела и слова непостоянны», — жаловался Неплюев, который в то время настолько считал войну возможной, что стал уничтожать посольские документы, а своего сына поручил заботам французского посла^{259}.

Российские дипломаты заняли твердую позицию. 30 октября 1722 года Коллегия иностранных дел в своем «рассуждении» указала, что «для приведения своих земель в надлежащую безопасность и содержания свободного купечества» занятые территории «удержать» необходимо, без них «его императорскому величеству пробыть и свои действа там оставить невозможно». Однако можно предложить туркам: если они захотят себе нечто «присовокупить» из иранских владений, царь готов «с Портою о том согласитца»^{260}.

Предложения о взаимном прекращении наступления, о нежелании России нарушать мир с Турцией и о возможном разделе Ирана были сделаны и явившимся в Москву зимой 1722/23 года послу султана Нишли Мехмет-аге и «везирскому посланнику» Осман-аге. Царь заявил, что «для поставленной вечной дружбы по прошению Порты оружие свое удержать изволит против ребелов лезгинцов, которых Порта в протекцию приняла». Но зато он намерен удержать некоторые порты и территории в Прикаспии и не собирается воевать там ни с Османской империей, ни с какой-либо другой державой. В ответ на заявления о принятии турецкого подданства Дауд-беком и другими предводителями и требования об оставлении русскими Дагестана послу были предъявлены письма жителей Дербента и Баку и дагестанских владетелей с одобрением прихода российских войск^{261}.

Турецким дипломатам был оказан любезный прием с выдачей 1080 рублей только «на корм»; в Москве им выделили покои, на ремонт которых ушла еще тысяча рублей. Сразу при встрече на азовской границе российским комиссаром полковником Иваном Тевяшовым была принята их претензия по поводу грабежа казаками Краснощекова турецких купцов. Атаман признал грех, но указал, что его донцы поживились не на требуемые турками сто тысяч левков (66 666 рублей), а всего-то на 15 тысяч (10 тысяч рублей); но так как все полученное казаки уже давно разделили и потратили, то и взыскать с них нечего; после этого царь сразу же согласился уплатить туркам последнюю сумму в счет будущего казацкого жалованья. Посланцам с избытком выдавали «кормовые деньги» и подарили «соболей добрых» на тысячу рублей; кроме того, 16 и 23 февраля 1723 года Петр I распорядился срочно доставить в Коллегию иностранных дел «на некоторую секретную дачу» 2 тысячи золотых^{262}. Но вопрос о войне и мире решался в Стамбуле, и царь в январе 1723 года в грамоте на Дон предупредил казаков о возможном турецко-татарском вторжении после возвращения османского посла в турецкую столицу^{263}.