Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)

Именные указы Петра I последнего года его жизни показывают, что царь считал необходимым не только удержать занятые территории, но и не оставлял надежды на освоение их природных ресурсов. Вынужденный отказ от продвижения в земли Грузии и Армении он рассчитывал компенсировать переселением «христиан» в российскую зону. В дополнение к указанному выше плану действий администрации от 22 мая 1724 года командующему Матюшкину рекомендовалось «тщиться всяким образом, чтоб армян призывать и иных христиан, ежели есть, в Гилянь и Мазендаран и ожилять, а бусурман зело тихим образом, чтоб не узнали, сколько возможно убавливать, а именно турецкого закона».

Петр держал дела на юге под постоянным контролем. В мае он составил инструкцию Матюшкину и распорядился о встрече бежавшего из Грузии царя Вахтанга; в июне — приказал Сенату отправить в иранские провинции русских учеников и «приставливать» их к местным мастерам-шелководам. В сентябре император дал указания: Румянцеву подговаривать турецких армян к переезду в Гилян, Матюшкину — строить «горнверк» для охраны плотины на Сулаке, Левашову — оказать помощь Измаил-беку, потому, что он «человек зело умной и верной своему отечеству», в чем царь убедился лично во время бесед с послом^{389}. В октябре Петр повелел двинуть в Дагестан три тысячи донских, две тысячи «бунчуковых», тысячу яицких, тысячу слободских казаков и 500 калмыков, а в ноябре сделал выговор замешкавшемуся в Астрахани командующему^{390}.

Смерть Петра в январе 1725 года, борьба придворных группировок за престол с последующим созданием новой властной конфигурации отодвинули «персидские» дела на второй план, тем более что молодая империя, потеряв своего основателя, сразу столкнулась с серьезными внешнеполитическими проблемами.

При Екатерине I «голштинский вопрос», прежде бывший орудием дипломатического нажима на Швецию, Данию и другие державы, стал основной целью русской внешней политики. Императрица стремилась возвести дочь и зятя, герцога Карла Фридриха, на шведский престол и во что бы то ни стало вернуть им Шлезвиг, не останавливаясь перед неизбежным международным конфликтом. Неуклюжая дипломатия Екатерины I добавила российской внешней политике, и без того стоявшей перед выбором, новую проблему. Образование в 1725 году двух лагерей (Ганноверский союз Англии, Франции и Пруссии против Венского союза в составе Австрии и Испании) заставляло дипломатов обеих сторон искать расположение России как державы, способной изменить баланс сил в европейской политике. В последние месяцы жизни Петр размышлял над проектом союзного договора с Францией, но «никакой резолюции оному доныне не учинено», как сообщил 23 января 1725 года канцлер Головкин послу в Париже Б.И. Куракину.

Проблема состояла в том, что условием союза французская сторона выдвигала заключение соглашения также с Англией, с которой у России отношения были близки к враждебным. Для России же главной задачей союза являлось получение международных гарантий для ее владений в Прибалтике и содействие российской политике по отношению к Польше и Турции, в то время как Османская империя была главным стратегическим партнером Франции в борьбе с империей Габсбургов. Поэтому параллельно переговорам в Париже о союзе с Францией русский посол в Вене Ланчинский вел такие же переговоры с австрийскими министрами. При этом глава французской дипломатии граф Морвиль о них знал. В свою очередь, австрийская сторона проводила свои консультации с Англией и Францией, не ставя российского дипломата о них в известность^{391}.

Сложности в отношениях с французами отозвались в Стамбуле, куда в качестве чрезвычайного российского посланника (и «комиссара» при последующем разграничении российских и турецких владений в Иране) отправился Александр Иванович Румянцев[14]. В качестве бригадира и майора гвардии он «был с его императорским величеством в низовом походе при взятье города Дербента», то есть не понаслышке представлял те приобретения, по поводу которых он оказался в Стамбуле. На аудиенции у султана в январе 1725 года он принял «грамоту и ратификацию» заключенного в 1724 году договора^{392}. Успех стоил дорого; за несколько месяцев пребывания в турецкой столице Румянцев потратил около 14 тысяч червонных — на подарки турецким чинам и бесчисленным «служителям»: музыкантам, янычарам-охранникам, «арапам», лодочникам, «шербетникам» и т. д.; платить пришлось даже за парчу, в которую была завернута ратификационная грамота^{393}.