Персиковый сад (сборник)

Утром Раечке полегчало. То все бредила, лопотала по-своему: «Эти!.. Эни!..» Это она маму с тятей звала, ну, как все дети. Да… А тут отпустила ее хворь. Лежит, помню, улыбается, покушала даже малость. Из окуньков, что Павел Арсентич принес, ухи я сварила.

Дома никого, дочки мои на работе, дай, думаю, полы помою. Вот и скребу половицы, а Раечка глядела на меня, глядела да и говорит:

– Не умеешь ты, тетя Маша, полы мыть!

Смешно мне стало: это я-то не умею!

– А сама ты-то умеешь? – спрашиваю.

– Умею.

– Ну вот, поправишься и меня научишь.

– Э-е, я люблю дома чисто-чисто! Секрет знаю. Тебе расскажу.

– Вот, – говорю, – и ладно.

– Теть Маш? – спрашивает.

– Ай?

– Я покреститься хочу. В веру вашу…

– Ну что ж, – отвечаю, – это можно. Вот поправишься…

Она затихла. Уснула, думаю. Домыла полы, подошла к ней, а она уж холодная…

Вот такая история. Известно, чему быть, тому не миновать, а все ж ну как не впустила бы я тогда ряженых, вдруг оно все по-иному бы обернулось и поправилась моя Раечка? Али зря себя мучаю, так-то думая? Может, и не зря? Может, нужна была девчушке радость эта светлая? Один Бог знает. И забыть бы, да нет, сколько годов прошло, а не забывается.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную…» Ведь еще раз взяла грех на душу. Раечка-то померла некрещеной. Что делать? Как схоронить? В нашей деревне, да и в селе, не то чтобы татарского кладбища, у нас и татар-то сроду не было. Ну и решилась я, положили Раечку в нашу могилку, там у меня и мама, и отец, и сестра… И сама в нее лягу, когда час придет.

А пока вот уж лет пятнадцать в поминальнике Раечка у меня записана, там, где мама, тятя, сестра, муж Алексей Иваныч и сынки мои оба, Александр и Ванюшка, с войны не вернувшиеся. И Раечка. Ведь перед смертью-то хотела она святое крещение принять. Прости, Господи! А что? Тоже, однако, дитя Божье.

Корова

Чу! Барабанка: данг-данг, дан-дан-данг… Это Сережка Синица, пастух наш, стадо собирает. Мастер он, Сережка-то, барабанить. Такую музыку на своей доске выстукивает, что любо-дорого! Как услышу, все – пора, значит, корову со двора провожать. Божий день начался.

У меня нонче хлопот, однако, немного – одна живу. В старое время да, семья большая была: пятерых ребятишек Господь дал. Муж мой, Алексей Иваныч, Царство ему Небесное, мужик был справный. Извозом занимался – почту из села доставлял по назначению. Ну и там товаришко какой, седоков-попутчиков для веселия.

Ладно жили: небогато, а по миру не ходили. Оно, конечно, всякое случалось, Алексей Иваныч-то, что греха таить, нравный был. Ну да дело прошлое…

Не стало Алексея, а у меня на руках пятеро. Не жизнь – слезы. И реветь-то некогда. Выросли детки мои, однако. Всех подняла. Два сына – Александр и Ванюшка. Александр-то на все руки оказался мастер. Какие гитары да балалайки мастерил, любо-дорого! А Ванюшка, тот другой – сызмальства все больше в церкви, службу любил, и батюшка его отмечал. Бывало, запоет дома – всю обедню и за попа, и за дьякона исполнит. Хорошо пел.

Вот, значит, наградил меня Бог сынками-то… Оба с другой войны не вернулись. Александр под Москвой погиб, Ванюшка, Иван то есть, под Новгородом…

А дочки у меня три. Тоже одна к одной, не нарадуюсь. Старшая – рукодельница, такие кружева вяжет, любо-дорого! Средняя – работящая, душой к Богу тянется. А младшая – та до книжек охотница. Сама я не шибко грамоту разумею, мне зачем? Молитвы помню да Святое Писание немного разбираю, куда больше? А она мне читала книжки разные. Любо-дорого. Вот ведь люди, слова-то какие находят – складные да добрые, аж сердце, бывало, защемит.

Кто Царь-колокол подымет?

Кто Царь-пушку повернет?

Шляпы кто, гордец, не снимет

У святых в Кремле ворот.

Ф.И. Глинка. Родина

Это она в девчонках учила, я и запомнила. А потом другие книжки читала вслух, про этого, помню, про графа французского, ну, который в темнице много лет томился, а невеста его замуж выскочила. Известно, французы…

Ну, девки, ясное дело, чуть что – и разлетелись, ровно птицы. И выходит, одна я осталась век свой доживать. Все бы ладно, да старость одолела. И не болит вроде ничего, а чувствую: силы уходят. Уходят силы-то…

В позапрошлом годе совсем было слегла. Думаю, нет, не справлюсь с хозяйством, надо корову продать. Тут и покупатель подвернулся – в деревне за лесом бабенка одна.

Только ведь ничего не вышло из моей продажи-то. А дело так было. Утром, как Сережка в барабанку застучал, начала моя корова волноваться: известно, я ее в это время со двора провожаю, а тут нет. Мычит, сердешная, и у меня в душе что-то обрывается – жалко ведь.

Ладно. Намотала ей на рога веревку и повела, уж так я с той бабенкой сговорилась, что, мол, сама приведу корову. Вот веду, за деревню вышли, а она все назад оглядывается. Понимает, значит. А то как же, конечно, понимает. Так и идем – тяну я за веревку и плачу. Плачу и тяну. Все вспомнила – и как спасала она нас в голодные годы, и как телят рожала… Да что!