Персональный детектив

Здесь тоже, конечно, все изменилось, другого и ожидать было нельзя. Прекрасные хрусталлогазовые колонны, уходящие ввысь к стрельчатой крыше, сквозь которую, как и раньше, били пыльные солнечные лучи, кто-то выкрасил теперь в глупый ярко-синий цвет (Дон не отличался особенно изысканным художественным вкусом, но все-таки не настолько он был дальтоник), повсюду во множестве белели неопрятные объявления.

Некоторые витражи были разбиты, древние общие столы полированного дерева заменили приватными кремневыми уродцами; кресла с подголовниками исчезли, их сменили шаткие эргономические стулья «Перпрофо». Цветы не росли больше на сцене и алтаре, разрушенный балкончик тон-жокея скалился голыми погнутыми прутьями. Картины… а больше не было здесь картин, и гигантский чудо-алмаз Метрополиа, свисавший прежде с потолка, исчез вместе с железной цепью. Ни один экран не светился – да что экраны! – пустовали даже тридэ-подставки с почетными гражданами Танцакадемии, и для Эми это была очень неприятная новость, потому что ох как надо было ему поговорить сейчас с кем-нибудь из них, особенно с бородачом Глаухом, которого любил с детства.

Он часто докладывал Глауху все свои новости (тот до новостей был охоч – один из самых старых обитателей Танцлифта, он чрезвычайно гордился своим возрастом и хвастался, что пишет громадную летопись, которую, кстати, так и не увидел никто), исповедовался ему, играл с ним в шнеко и шахматы, пел с ним вместе и обучал мастерству психотанца, получая взамен кучу доисторических знаний об особенностях охоты на всяких инопланетных животных, давным-давно вымерших, – Глаух очень вкусно болтал.

Еще одного тридэ мечтал увидеть Эми в Танцлифте – красавицу Соню, она так бесподобно танцевала с Эми синхрон. Она, кстати, танцевала с ним только под нарко, а Эми не любил нарко, не достиг уровня нарко, но с Соней иначе было нельзя. Она говорила: «Малыш, я старше тебя на полтора века, косточки мои давно сгнили, а я исполняю с тобой синхрон – и весь Танцлифт любуется нами. Прошу тебя, мальчик мой дорогой, сделай так, чтобы потом и ты тоже стоял здесь на подставочке со мной рядом!»

«О чем ты говоришь? – немного неискренне скромничал тогда Эми. – Я простой психотанцор, таких, как я, миллион».

«Не миллион, – возражала Соня, – таких немного. Но ты прав – есть сильнее тебя, и я их тоже люблю, только они редко сюда приходят. Ты должен бросить все, ты их перетанцевать должен, обещай мне, малыш, что ты сделаешь это. Хотя бы не для меня».

Ах, как было приятно слушать ее слова!

«Соня, послушай, Соня, а бывает любовь между тридэ?»

Она не отвечала ему, лишь мурлыкала всякую милую чушь и протягивала к его лицу тонкую бесплотную ладошку – целуй, дурачок, мою пустоту. Казалось – ветерком обмазало губы.

Теперь их никого не было. Ни Глауха, ни Сони, ни высоченного основателя ТА2 тон-жокея Холлеры, ни поэта Эрманиуса, ни стеклиста Андрея Гада. Не было борца Безумного Вачагана, исчез Принц-Балтасан, этот скандалист, этот машинный Савонарола, запечатленный для тридэ в исключительно бухом виде, поскольку в трезвом его никто при жизни не заставал, – бесконечность утери не умещалась в сознании.

Да и люди были другие. Не разодетые, как прежде, а разнузданные и грязные. И молодых почти не увидел Эми. Алтарь, например, захватили совсем старики – те самые, которые раньше на чем свет стоит костерили Танцакадемию и тех, кто ее посещает. Пели, покрикивали, ругались и в овальной выемке танцплощадки (раньше табу для нетанцующих) выясняли свои сложные отношения. Боже! Эми улыбнулся своему возмущению. Нет, правда – камрад скорбит о каком-то лифте, когда сам в крови по колено.

«Убийцы сентиментальны, раньше я не замечал сентиментальности за собой, – сказал он себе. – Тоже мне потеря – Танцлифт! Даже лучше стало. Можно сказать, главный храм машинной религии – да разве можно было ее оставить при Доне? Что с того, что он тоже сюда ходил, мало ли? Разве об этом следует тосковать, Эми?»

На него обратили внимание. Кто-то показал ему пальцем на пустой стул рядом с собой, какая-то то ли дама, то ли девка с нескрываемым одобрением оглядывала его фигуру атлета. Эми состроил дежурную приветственную улыбку и стал осматриваться, куда бы присесть. Все-таки, все-таки – все-таки он чувствовал себя в собственном доме, пусть даже ограбленном и приспособленном под сортир.

Метрах в трех от Эми сидели за столом трое; они насторожили его. Были они между собой похожи и лишены особых примет – прилизанные манекены в обычных вечерних плащах, с обычными бесцветными взглядами. Не то вышибалы, не то камрады, не то вербовщики Братства – последних в Танцакадемии, судя по донесениям, любили почти так же сердечно, как и камрадов, однако внутрь пропускали.

Эти трое совершенно не обращали на Эми внимания, будто не вошел он только сейчас, будто не было его рядом, как-то даже особенно нарочно игнорировали. «Не должно быть, чтобы за мной», – подумал Эми. Но ему не понравилось, как они смотрели мимо него.