Персональный миф. Психология в действии

Тогда у него и мысли не было, что его мамаша даже познакомиться со мной не захочет. А уж тем более принять. Жёсткая она была женщина и громогласная при маленьком росте и очень круглой комплекции. Она даже злой не казалась, но такой беспардонной и зашоренной в своих националистических идеалах. Но мне ли не понять Датошку – с мамами бороться – себя ранить рикошетом.

Что и говорить – моя мать партийным лидером не была, но зато была внештатным прокурором по жизни.

Но слово своё меня обследовать партийная функционерша сдержать сумела, и именно эта бессердечная Тамара Серапионовна мне и помогла избавиться от ужаса перед раком.

Устроила – так ни разу со мной и не повстречавшись лично, меня к лучшим специалистам социалистических стран в этой области. Они и определили, что у меня вовсе не рак, как выдумала маститая профессорша (впоследствии выяснилось, что эта врач собирала материал для докторской и хотела отрезать побольше грудей), а небольшая фиброма. Она рассосалась впоследствии сама – не то от лекарств, не то от бурного секса, не то от душевного спокойствия в браке.

Но настал оговорённый свекровью срок – и… я оказалась беременной и без мужа. Причём развела нас лопнувшая на куски страна, а не получившая в этот период инсульт Тамара, и то, что я потеряла ребёнка.

Тогда как раз начались события в Грузии, когда Гамсахурдия рвался к власти. И Дато поехал к своим видным родителям, чтобы защитить их в случае чего. Связи с Тбилиси не было, да и обнаружила я, что беременна, когда уже было почти три месяца. Из-за того, что на работе я ввязалась в судебный процесс по газетным делам, мама болела, продуктов в магазинах не стало вообще, я, которая никогда не высчитывала критические дни, даже не заметила, что давно не было внятных месячных. Что-то слегка кровило разок, а может, два – я не помнила, если честно.

И вот, когда Дато не было дома уже более чем два месяца, я сообщила ему, что беременна. И по его затянувшейся паузе поняла, что он не верит, что ребёнок от него.

Обида захлестнула меня. Я поняла, что он подумал, что я… Или он хочет сдержать обещание, данное матери, и остаться с ними в трудные времена… Или…

Я плакала на больничной койке всю ночь. Потом пробралась к телефону во врачебном кабинете и поговорила с мамой. Оказалось, что к ней очень давно – пару недель никто из моих подруг не приезжал, дома всё в пыли, еды нет.

И я плюнула на угрозу выкидыша и помчалась убирать квартиру, мыть маму в ванной, погружая её туда и вынимая, кряхтя. Кровь пошла из матки снова. Поэтому вернулась в больницу, где мне вкололи чужой укол – при пониженном давлении – магнезию. И я упала в коридоре на живот от слабости. Меня отнесли в постель. И утром я проснулась в луже крови, я просто присохла к простыне всем телом. И мне казалось, что ребёнок не сможет родиться нормальным при таких проблемах со всех сторон.

На следующую трагическую ночь мне приснился сон. Я иду по рельсам впереди поезда, перехожу на другой, свободный путь. Но по опасной линии я шла девушкой, а на тот путь перешла… парнем!

Я лежала на клочковатом казенном матрасе в панике, в поту. Абсолютно беспомощная. Мама на костылях и из дома не выходила и приезжать ко мне не могла. Мне привозили передачки с продуктами то сестрица Валя, то сослуживцы – мужчины.

Обо мне уже судачил весь роддом, ведь я была известной журналисткой. И я поняла, что мне предстоит стать матерью-одиночкой. В конце концов, Дато так много сделал для меня. О нашей любви ходили легенды. Моей подруге Ольге в Ленинграде рассказал один грузин, что их князь женился на девушке с раком груди…

И я доковыляла до телеграфа и дала телеграмму Тамаре Серапионовне, что хочу получить развод. Реакция последовала мгновенная. Свидетельство мне доставили на следующий день прямо в больницу – я не хотела волновать маму и попросила прислать документ туда.

У меня случился выкидыш. Потом меня чистили, внесли инфекцию. Я похудела, стала ещё красивее, потому что у меня грудь стала большой при талии пятьдесят сантиметров. Время было страшное, но интересное – 1990 год.

К тому моменту – в конце предыдущего года я получила новую квартиру в более престижном районе, чем мой бывший. Маме не нравилось на верхотуре. Дом был только что достроен. В стране царила разруха, достать какие-нибудь стройматериалы было нереально. Грузчики отказались тащить мебель пешком на девятый этаж. И я созвала всех друзей из всех редакций, где работала. Парни превзошли себя. Мы ели разморозившийся холодец, отмечая новоселье, прямо на полу рассевшись на газеты. И это было последнее веселье перед смертью мамы.

Мама умерла в октябре, десятого.

Было очень тепло в тот год. Её долго отказывались везти в больницу, хотя у неё были боли сильнейшие. Но, как оказалось, козёл – тогдашний министр здравоохранения издал приказ – не увозить людей старше шестидесяти в реанимацию, а маме было шестьдесят семь.

И кардиограмма её инфаркт не показывала.