Персональный миф. Психология в действии

Но тут в коридоре нарисовалась Галя, и мы оба изумились. Даже я, забывшая, что она тут и вправду есть. Не задерживаясь, опустив глаза, Галя юркнула в дверь туалета. А Фредрик, придерживая штаны одной рукой, а другой неся меня как ребёнка, переместился в большую комнату, где было темно. Он в свете внешних фонарей нащупал диван и сел на него, усадив меня лицом к себе.

– А я думал, что ты придумала про подругу. Я не знал даже, может, у тебя дома муж или любовник. Но я так хотел тебя увидеть, ты меня поразила, когда тебя впустили к президенту. Меня словно ударили под вых (наверное, он имел в виду «поддых», но не время было учить его русскому языку).

Он всасывал в себя мой язык, почти задохнувшись. Так я впервые испытала французский поцелуй. И сама интуитивно на моём вдохе и его выдохе чуть не проглотила его шведский язык. У нас обоих закружилась голова, и Фредрик продолжил движения, прислушиваясь к моим стонам, будто настройщик рояля к инструменту, и действовал очень точно, вызывая в теле музыку. Я явственно услышала мелодию, будто она включилась в голове. Грустную.

От этих мыслей я не кончила, а он кончил. Но был огорчён.

– Что-то случилось, Ира? – спросил он меня. – Ты шла со мной, а потом пропала, и тебе стало грустно. Я что-то сделал не так?! – В голосе его звучало раскаяние.

– Нет, просто я подумала, что веду себя так, что ко мне нельзя относиться серьёзно…

– Я отношусь к тебе серьёзно. Поехали со мной в аэропорт, я куплю тебе билет, и мы вместе будем жить в Москве, – со спокойной уверенностью произнёс он. – А потом я разведусь, и мы поженимся…

– Нет. Во-первых, тут у меня работа, во-вторых, я так и недоносила ребёнка от мужа и, может, от тебя не смогу. И, самое главное, тебе двадцать три, а мне тридцать четыре…

Он понурился, и взгляд у него сделался трагическим.

– Я думал, ты меня старше года на три. Ты такая честная. Я уверен, что могу тебе доверять. И у меня в мире очень много любовниц. Но к тебе я приехал сегодня, чтобы тебя увезти. Но раз детей может не быть… Всё остальное ерунда. Но ты будешь моим другом, Ира, может, ребёнок у нас всё же получится?

Я пожала плечами, в горле у меня стоял комок. Мне вдруг стало так жаль расставаться с этим красавцем-ловеласом, в голосе которого звучала тоска по семейной гавани.

Да, мы потом не раз встречались, даже не сто раз. И когда у нас были другие партнёры, он звонил мне из Москвы и рассказывал всё, как живёт, с кем, как ему одиноко со всеми женщинами, кроме меня…

А женщин было немало. Но ведя их в дом, он словно бы заранее не хотел их туда пускать. И только ощутимый при его потенции сексуальный голод вынуждал его терпеть их игры и пошлость, в то время как он не понимал даже шуток – слишком серьёзно относился ко всему, особенно к выбору. Но постепенно количество женщин привело его – лет через пять после начала нашего разнообразного общения – его приездов в Алма-Ату и моих в Москву к мысли, что мне надо переехать жить к нему. Ведь я тогда была стрингером некогда самого большого английского информационного агентства ЮПИ, располагавшегося на Кутузовском в соседнем с Фредриковским доме. И мне было бы удобнее работать. И переезд дал бы мне к тому же новое качество жизни. И при встречах я замечала, как всё более циничным и отчаявшимся он становится. Появились даже мысли об иностранном легионе. Его очень раздражало стремление новых русских свести дела к пьянке и попытаться обвести вокруг пальца иностранного партнёра, засунув его под большую муху. Фредрик выучил русский мат и сленг. Так что мог говорить с любым на его языке, который совпадал с русским литературным лишь в крошечной части.

И я представляла его напряжённые, но отнюдь не духовно насыщенные, а опасные дни в Москве, его квартиру на Кутузовском, обустроенную именно так, как я люблю: он даже рассказывал мне по телефону, прежде чем купить его, о своём диване – голубом с неясным оранжево-розоватым цветком, будто просвечивающим сквозь лазурь.

Диван оказался мягким и завлекающим в свои выпуклые пучины. Так же, как и я, настрадавшись в неуютном доме, где, казалось, всегда было холодно то ли из-за вражды родителей, то ли из-за того, что мода делала его слегка стальным и обезличенным, Фредрик обожал комфорт, всё мягкое и пушистое. И его дом единственный из чьих-то, где мне было хорошо.

Когда он приезжал в мою новообразовавшуюся страну, он селился в гостиницу, но жил у меня. Мы с ним вместе готовили ужины. Он водил меня на все приёмы в его честь – ведь он не только заключил контракт с заводом, но и помог им получить кредит на покупку шведского оборудования в швейцарском банке. Кстати, по поводу этого кредита я просто восхищалась его способностью работать спокойно, упорно, без опускания рук.