Перст указующий (Перст указующий - 4)

Только два человека, думается, не разделяли этого мнения - я сам, ибо знал правду, и моя матушка, чья вера была тем более благородна, что не имела под собой основания из фактов. Но она объявила, что знает эту девушку. И она отказывалась даже допустить саму мысль о том, что кто-либо из ее дома способен на такое злодейство. Узнай она правду, скажу вам, это убило бы ее.

Странная она была женщина, моя благословенная матушка, да пребудет с ней милость Господня. Потому что во всех делах она была строга и скрупулезна, ревнива к своим правам и бдительна к обязательствам других. Ни один мужчина или женщина не был столь скор на осуждение греха или нравственного проступка.

Не было женщины, столь ревностной в своей набожности, ведь матушка молилась не менее десяти минут, когда вставала поутру, и более четверти часа всякий вечер перед отходом ко сну. Она посещала лучшую церковь и со вниманием слушала проповеди, которых зачастую не понимала, но тем не менее почитала возвышающими душу. Милостыню она раздавала осторожно и не слишком много, но и не слишком мало выдавалось из ее кармана тем, кто заслуживал ее благотворительности. Бесспорно, с деньгами она была осмотрительна и ревнива к своему доброму имени, но не настолько, чтобы то или другое подменяло ей долг перед Господом.

Она была так уверена в своем знании помыслов Господних, что когда в частностях расходились мнение общества и ее собственное, она нимало не сомневалась, что осведомлена лучше многих. Прослышав об аресте Сары, она немедленно объявила всем на нашей просторной кухне, что свершилась ужасная несправедливость. Сара (к кому матушка питала теперь собственническую привязанность) тут не повинна, сказала она. Девушка и пальцем не тронула этого жирного прелата, а если такое и было, то он лишь получил по заслугам. Не удовлетворившись одними только словами, она немедля взяла плетеную корзину с крышкой и бутыль собственноручно ею сваренного эля и решительно отправилась в лачугу Бланди за теплой одеждой, а потом взяла лучшее (на деле - единственное) одеяло с моей постели и на виду у всего города пришла в тюрьму, где сделала все, дабы утешить несчастную и удостовериться, что ее уберегут - насколько могут уберечь пища, одежда и суровое наставление тюремщику - от сыпного тифа.

- Сара просила тебя прийти к ней, - печально сказала она мне по возвращении.

Матушка вернулась в дурном расположении духа - над ней поглумились зеваки, какие по обыкновению околачиваются возле тюрьмы в преддверии разбирательства и находят извращенное удовольствие в том, чтобы глазеть, как в цепях выводят узников. Ума не приложу, почему эти люди не найдут себе занятия получше, но уверен, что любой город с порядочной управой давно бы их разогнал или подверг суровому наказанию за праздность.

- Ты должен пойти немедля.

При этих ее словах сердце у меня упало, и я почувствовал себя быком, которого на веревке волокут на бойню и все его потуги избежать подобной участи пропадают втуне. До того, как я узнал об аресте, я убедил себя, будто самое худшее позади: если виновного в смерти доктора Грова не найдут, безрассудно будет подставлять собственную шею. Но стоило мне услышать о Саре, я услышал и шорох веревки, и мое нутро снова сжалось от страха, ибо замаячило передо мной неизбежное.

Разумеется, я должен был повидаться с девушкой. Мне удалось даже заставить себя на нее рассердиться, словно она по своей вине попала под подозрение. Но, поднимаясь по каменным ступеням тюрьмы, я знал, что причиной тому был мой страх за самого себя и перед западней, в которой я увяз безвозвратно. Рано или поздно мне придется сознаться в содеянном, потому что если я совершил преступление, умертвив доктора Грова, то не желал бы, чтобы еще новые души пали на чашу весов против меня.

Сара же была на удивление весела; женская камера еще не заполнилась сборищем старух, каких вскоре свезут сюда со всего графства дожидаться, когда у судьи найдется для них время, и она провела там только несколько часов. Сырость и мрак еще не начали смертельным ядом отравлять ее душу.

- Да не смотрите вы так, - сказала она, увидев мою горестную физиономию, маячившую перед ней в полумраке. - Это же меня посадили в тюрьму, а не вас. Если я не унываю, постарайтесь же и вы глядеть веселее.

- Как ты можешь веселиться в подобном месте?

- Моя совесть чиста, и я верю, что Господь позаботится обо мне. В моей жизни я по мере сил служила Ему и отказываюсь верить, что Он оставит меня теперь.

- А если такое случится?

- Тогда на то будет веская причина.

Признаюсь, иногда подобное смирение чрезмерно меня утомляло. Но я пришел, чтобы подбодрить ее, а найдя, что она и так в бодром настроении, не мог начать убеждать ее в том, что ее оптимизм совсем неуместен.

- Вы считаете меня глупой, - сказала она, - и ошибаетесь. Потому что я знаю, что к этой смерти я не имею никакого отношения.

- Действительно, и Господь это знает. И я тоже. А вот посвящены ли в Его замыслы присяжные, совсем иное дело.