Перстень Агируса

В левой половине холодильника бутылочки были сгруппированы во цвету и степени прозрачности растворов. Наверху находились прозрачные и бесцветные, ниже были бледно-фиолетовые, еще ниже зеленые, затем желтые, красные и коричневые. Отдельными группами, в ящичках, стояли удивительные мутноватые жидкости, все оливкового цвета, но если смотреть через них на свет, то одни были сине-фиолетовыми, другие изумрудно-зелеными, третьи выглядели оранжевыми, а четвертая группа мутноватых оливковых растворов была ярко-малиновой на просвет.

Правая часть холодильника оказалась заполнена похожими между собой, прозрачными красными растворами. На всех бутылочках были наклейки с названием, различными подробностями, и датой изготовления.

А в самом низу холодильника стояли множество баночек, и бутылочек с порошком и растворами зеленого цвета, доставшимися нам от Дэвида де Вольфа, те самые, которые он приготовил триста с лишним лет назад!

В лаборатории на большом столе с керамическим покрытием расположены предметы для изготовления, отмеривания растворов и смешивания их — мерные стаканы и мензурки, весы, магнитные смесители с подогревом, два спектроскопа и центрифуга. В шкафу над столом в старинных стеклянных банках с хорошо притертыми крышками мы держим сухие вещества. А на полке под столом расположились бутылки с удобрениями и добавками. Этакая кухня для зеленых питомцев.

Посередине вытянутой в длину огромной комнаты стоит стол, за которым удобно обрабатывать растения, пересаживать, обрезать их, брать для рецептов листья или цветки, не повреждая самих растений.

Схватив со стола журнал, я пошла вдоль стеллажей, поминутно сверяясь с описанием — что и когда следует делать с растениями в каждой из пронумерованных ячеек. Сегодня по расписанию нужно было лишь опрыскать водой некоторые из видов моей флоры, что я и сделала, отметив это в журнале.

В графе «Наблюдения» писать сегодня, кажется, нечего. Хотя, почему бы не проверить лерилею густоцветную, рановато немного, судя по инструкции в журнале, но можно попробовать. Я взяла с полки коробку с набором разноцветных фонариков и выбрала тот, что дает синий свет. Если лерилея покажет флуоресценцию, значит она созрела.

Включив фонарь, я направила синий луч на растение. Так и есть! Оно засияло оранжевым! Выключила фонарь — и лерилея, как ни в чем ни бывало, снова стоит зеленая, зеленее не бывает, лишь кокетливо, чуть-чуть, отсвечивает оранжевым по краям сочных листьев. Теперь их можно срезать и заготавливать. Отлично, я описала изменения лерилеи и как раз в это мгновение включились все цветные лампы. А мощный белый верхний свет погас.

***

У меня пропало желание работать сегодня в оранжерее и в саду, это можно сделать завтра утром. А все из-за того, что в гостиной мой взгляд натолкнулся на большую фотографию в рамке, стоящую на каминной полке. Смеющиеся мама, папа и я, у наших ног сидит собака и важно развалился кот. Это фото было сделано чуть больше года назад, и из всех, кто тогда фотографировался, осталась я одна. Отложив все планы, я решила посетить родителей на кладбище.

Мне нужно было только переодеться и взять из гаража велосипед. В помещении, рассчитанном на три машины, сейчас стояли только две — моя любимая старенькая красная мини купер и мамин серебристый воксхолл. Раньше здесь была и папина белая зафира, но Маргарет избавилась от нее. Ведь машина невольно сохранила следы того, что случилось в день, когда...

Я прикусила губу и, чтобы из глаз не хлынули слезы, несколько раз вдохнула, быстро и глубоко. Помогло... пока что.

— «Пора приводить нервы в порядок, Анна, не то превратишься в вечно плачущее, безвольное и ни к чему не пригодное существо», — это я опять обратилась сама к себе.

А с кем еще я могу поговорить?

И что делать ночью?

Мне стало не по себе. Я не из пугливых, но ночи ожидаю с внутренней дрожью. Если будет ветер, то старый дом начнет поскрипывать, по углам станут метаться тени от качающихся деревьев. Можно умереть от страха. Дедушка прав, надо срочно завести собаку и кошку. С животными совсем не так жутко, как одной.

Хорошо, что сейчас день и светло. Я вскочила на велосипед и помчалась в сторону церкви, во дворе которой располагалось старое кладбище. На нем давно никого не хоронили, за исключением похорон в семейных склепах. Подъезжая, я услышала мелодичный бой часов на церковной башне. Пробило четыре пополудни.

Войдя в склеп и постояв рядом с плитой, на которой были выбиты имена Элизабет и Дэвид Грей, я тихонько поговорила с мамой и папой, правда, в виде монолога, обращаясь к плите, поплакала от жалости, в первую очередь к себе самой. Родители ушли, а я одна, скучаю, так скучаю за ними! Не помню, сколько я так стояла, сжимая в руке принесенные с собой цветы и камешек из моего сада, но постепенно успокоилась. Слезы помогли излить из души тоску и горечь, оставляя после себя не только пустоту, но и некоторое облегчение.