Перстень без камня

— Да я! — захлебнулся негодованием капитан. — Да вы! Гарпун тебе в брюхо, сударь маг! Давно пора отсюда убираться и дело делать! Еще день на рейде простоим — нас и дохлый трепанг найдет! А перстень вы зачем на палец нацепили? Хоть бы в шкатулку спрятали, от чужих глаз подальше!

— В шкатулку! — маг закатил глаза. — Нет, вы правда такой дурак или притворяетесь? Да я его такой защитой окружил, такой!.. Никто, никогда… А-а, вы все равно не поймете. В шкатулку! Ну вы и сказали!

— Так мне откуда знать, я ж не маг, — Крандж слегка сбавил тон. — Но объясните вы мне наконец, зачем мы торчим посреди залива, как прыщ на заднице?

— А потому что всему свое время! — завопил Столваагьер. Его поморский выговор от волнения сделался еще заметнее. — Надо — вот и торчим! И если бы вы не делали глупости на каждом шагу…

— Это я — глупости? — побагровел капитан. — Это вас, прости Небо, на поводке надо держать, чтобы на людей не бросались!

— Кретин!

— Мурена бешеная!

Спорщики замолчали, подбирая оскорбления и меряя друг друга остекленевшими взглядами. Этот миг и выбрал самоотверженный Селедка, чтобы вмешаться.

— Капитан, — вякнул он откуда-то из-под локтя Кранджа, — что с этим сударем делать-то? Он очнется вот-вот.

— Ох… — капитан перевел дух и вытер платком вспотевшее лицо. — А и вправду, надо выгрузить сударя на берег да с якоря сниматься, а не склоки чинить. Полноте, Столве, ну что мы с вами сцепились, как крабы за тухлятину?

Маг медленно остывал.

— Ваша правда, — неохотно проворчал он. — Прошу меня извинить, капитан. Давайте займемся делом.

— Принимаю извинения и прошу извинить меня, — с облегчением раскланялся Крандж. — Это все жара мозги плавит. Кхм… А не могли бы вы немножечко отшибить соображение нашему гостю, сударь маг? Пусть бы он, скажем, считал, что не добрался до корабля?

— Отчего нет, — осклабился помор и разразился длинным неблагозвучным заклинанием.

Почтальон застонал, не приходя в себя. Капитана Кранджа задним числом прошиб холодный пот. Хвала Небу, они со Столваагьером все-таки удержались на самой грани, не рассорились всерьез. Опасен сударь маг, ох как опасен, такого себе во враги не пожелаешь. Да и на одной стороне с ним играть нелегко. Еще чуть-чуть взаимных оскорблений, и вместо ругательства в адрес капитана могло полететь проклятие. По кромке бури прошел… Капитан снова утерся платком и бросил признательный взгляд на Селедку. Вовремя парень их отвлек, ничего не скажешь.

— Незваного гостя — на берег, — распорядился Крандж. — Выгрузить, и тотчас обратно. Снимаемся с якоря, уходим на Монастырский. Верно, Столве?

— Именно, — соизволил подтвердить маг. — Вот теперь пора.

— Так это… — Селедка, глядя, что старшие уже поостыли, осмелел. — Как пойдем, ведь ни ветерка?

— Можешь не беспокоиться, — фыркнул Столваагьер.

Он что-то шепнул, раскрыл ладонь, и легкий бриз сорвался с его руки, как отпущенная на волю птица.

Простодушный Селедка ахнул от восхищения. А капитан Крандж смотрел на перстень, украшающий руку мага — краденый королевский перстень с небесным обсидианом, — и хотя в небе сияло солнце, на душе у капитана сгущались тучи.

* * *

Начальник тюрьмы удалился в свой кабинет за четверть часа до полудня. Он всегда так поступал. Все заключенные сидят по камерам, все отделения проинспектированы лично, везде полный порядок — и сударь Кааренбейм величественно бросает двоим помощникам и дежурному по корпусу:

— Я у себя.

Он знал, конечно, что подчиненные перешептываются у него за спиной и строят догадки, чем же занят начальник тюрьмы в течение этих пятнадцати минут. Знал и мысленно усмехался, потому что домыслы надзирателей были далеки от истины.

Дважды провернув ключ в замке, сударь Кааренбейм садился за массивный письменный стол, отпирал левую тумбу, доставал зеленую квадратную бутыль с крепчайшей настойкой и серебряную стопку, ставил перед собой на стол, рядом клал дорогой прибор хронометр — и ждал. Медленно уползали в прошлое тягучие минуты. Начальник тюрьмы почти не шевелился, лишь иногда чуть сильнее откидывался в кресле, и оно скрипело, жалуясь на долгую службу и отсутствие пенсии за выслугу лет.

Кааренбейм и сам в эти минуты казался себе вдвое, втрое старше своего настоящего возраста — ветераном, дряхлым служакой, которому давно пора на покой. В остальное время он вовсе не думал о возрасте и не замечал хода времени, оттого как будто бы и не менялся, во всяком случае внутри себя — и лишь в течение четверти часа каждые полгода почти физически чувствовал ход времени. И старел.

Когда оставалось десять минут до полудня, начальник тюрьмы откупоривал бутыль, и запах спирта и пряных трав обжигал его жадные ноздри. Кааренбейм не спеша наливал густую жидкость в стопку, закупоривал бутыль, проводил стопкой под носом, лаская нюх. Через десять минут, говорил он себе, можно будет выпить настойки и расслабиться. Через десять минут — если ничего не случится.

Потому что начальник тюрьмы боялся.