Перстень Григория Распутина

Итак. Кража ключей. Их могли взять незаметно. Но, по свидетельству Игната Петровича и Васи Трофимова, никто из работников ателье этого сделать не мог. Их родственники? Надо дать задание Игнату, пусть проверит. Клиентки? Нет. Личные вещи сотрудников хранятся в служебном помещении, туда вход заказчикам закрыт. Уже хорошо, удовлетворенно отметил майор, туша в чумазом стакане, заменявшем сотрудникам пепельницу, очередной окурок. Итак, родственники. Точнее, посторонние в служебном помещении.

Майор вытянул из стола лист бумаги и, привычно помусолив карандаш, записал под циферкой «один» проверку наличия посторонних в ателье в день убийства.

Что касается больницы, Игнат с Василием и так ее отрабатывают.

Так. Теперь отмычка. Отмычка означает, что убийца работал по наводке. Но для ограбления по наводке слишком жалкий улов. Скорее это был заказ именно на перстень. Заказ надо оплачивать. Значит, заказчик должен быть человеком состоятельным или влиятельным. Например, сотрудником органов, который в обмен на услугу может простить кое-какие грешки. Последняя версия вызывала у майора категорическое отторжение. Не желал он думать плохо о своих коллегах, не мог. А приходилось. Потому как мечта о светлом коммунистическом будущем оставалась пока что мечтой, а жить приходилось в суровом настоящем, где люди пока были несовершенны, корыстны, подлы, жадны, а, да что там говорить… И майор записал пункт второй в свой план сыскных мероприятий. Человек, знавший о перстне и его силе, имеющий деньги или влияние. А затем деньги и влияние объединил скобочкой.

Отыскать такого человека – задача сложная, но выполнимая. И, наконец, дубликат ключей.

Эта версия сама по себе была фактически безнадежна, дубликат можно было сделать и за полгода до убийства. Пойди-ка поищи, когда и кем. Но этот вариант неизбежно увязывался с мотивом преступления. А значит, шанс все же был. Майор сделал две последние глубокие затяжки, затушил окурок, встал, прихватил с собой старенький планшет, пиджак и в бодром расположении духа покинул кабинет, не забыв запереть его на ключ.

Родион стоял за углом дровяного сарая, слегка ежась от утренней свежести и неотступно наблюдая за дверью соседнего подъезда. Виктор всегда выходил из дома в восемь утра. Родион взглянул на отцовские часы. Мать вчера вручила их Родиону, с трудом сдерживая слезы.

– Носи, сынок. – Мама хотела еще что-то добавить, но не смогла, заплакала, крепко обняв Родю. Маленькая, худенькая, такая родная и беззащитная.

Родион расправил плечи: и ничего не беззащитная. У нее есть я. Я сделаю ее жизнь счастливой и спокойной. После школы пойду работать, а учиться поступлю на вечерний. Я буду как отец. Как ты, папа. Родион почувствовал, как у него защипало глаза. Он поднял взгляд вверх, чтобы удержать слезы, и едва не упустил Виктора. Когда Родион вновь выглянул во двор, Виктор уже входил в арку.

На такси Виктор не поехал, сел, как все, на трамвай, и Родя тоже на заднюю площадку пристроился. Чтобы «объект наблюдения» из поля зрения не терять.

– Эй, парень, передай на билет, – толкнул его в бок какой-то здоровяк с красной физиономией. – Оглох, что ли? На билет передай.

– Во-первых, когда просят, говорят «пожалуйста», – неожиданно зло и грубо ответил Родька и сам своей грубости испугался, но вместо того, чтобы извиниться и молча передать за проезд, он продолжил: – А во-вторых, руки при себе держи.

– Чего? Это что это за щенок нахальный? А? Ты на кого хвост свой драный поднимаешь, а? Всякая тля меня учить будет! – К Родьке наклонилось огромное, как тыква, красное и злобное, как у буржуев на плакате, лицо, а потом вместо лица под самым носом появился кулак. Не менее здоровенный. – А вот этого ты не нюхал? Я тя сейчас научу, как себя вести! – рычал мужик, и Родьке вдруг стало страшновато.

А пассажиры в трамвае разделились на два лагеря. Одни поддакивали краснолицему, что молодежь совершенно обнаглела и надо их учить чаще, и с нетерпением ждали, когда Родьку «научат». А вторые, в основном состоящие из интеллигентного вида гражданок, за Родьку переживали, требовали, чтобы краснолицый перестал безобразничать, а у вагоновожатой – остановить трамвай и вызвать милиционера. Неизвестно, чем бы все это кончилось, скорее всего, вломил бы этот жлоб Родьке по полной, если бы не вмешательство хорошо одетого гражданина лет тридцати с хвостиком.

Когда кулак краснолицего здоровяка стремительно летел в перепуганное лицо Родиона, что-то произошло; его, то есть кулак, словно заело.

– Чё? В чем дело? – завертел головой краснолицый, ища причину заминки.

– Извините, товарищ, – раздался вежливый голос из-за его спины, – но бить детей непедагогично. Вы разве не читали Макаренко?

– Чего? – задергался, пытаясь вырваться, краснолицый.

– Не читали. Но, возможно, хотя бы слышали? Или, возможно, вы знакомы с Уголовным кодексом, где статья о хулиганстве весьма четко прописана? – продолжал спокойно расспрашивать Родькин избавитель.