Перстень Григория Распутина

– Не совсем, – без намека на шутку проговорила Людочка. – Тогда вы были слишком взрослым и популярным, чтобы обратить на меня внимание.

– Взрослым? Когда же это было? – насмешливо спросил Мурзин. – Уж не в детском ли садике?

– В школе. Вы ведь в триста восемьдесят девятой школе учились?

– Да. Откуда вы знаете?

– Я тоже училась в этой школе, только на четыре года младше вас. Вы тогда были капитаном по волейболу, чемпионом, любимцем всей школы. Все девочки в вас были влюблены, – помешивая соломинкой кофе глясе в стакане, рассказывала Люда. – Вы учились в десятом, а я – в шестом. Когда в школе были праздничные вечера, нас, учеников средней школы, после торжественной части и концерта отправляли домой, а для старших классов устраивали танцы. Но мы с подружками иногда прятались в гардеробе, чтобы потом пробраться в зал и посмотреть, как старшие танцуют. И вот я смотрела, как вы с девочками танцуете, и думала, что вырасту, приду на вечер, и вы меня тоже пригласите и будете весь вечер только со мной танцевать, а все девчонки будут мне завидовать. Но, увы, когда я выросла, вас в школе уже не было, – с улыбкой закончила рассказ Люда.

– Вот это да! Выходит, вы были в меня влюблены? – На лице Мурзина против его воли появилось чуточку пугающее плотоядное выражение.

– Самую чуточку, – рассмеялась Люда. – Это было давно, в детстве, и не надо так на меня смотреть!

– А сейчас? – подаваясь к Людочке, низким, бархатным баритоном поинтересовался Мурзин.

– Что сейчас? – захлопала она своими длинными, чудесными ресницами. – А сейчас я выросла! – Она снова засмеялась, но смех ее звучал неуверенно и даже испуганно.

Больше Мурзин ничего добавлять не стал, лишь многозначительно повел бровями, выражая некое сомнение, но на душе у него было отчего-то очень приятно и даже радостно. Надо же, эта милая, умная, симпатичная девушка была влюблена в него, мечтала о нем, считала героем и возможно, даже сейчас чуточку влюблена! Эта мысль ужасно льстила ему, и хотя он действительно был в старших классах звездой и кумиром и пользовался успехом у девчонок, тем не менее с тех пор прошло немало лет. Сейчас он уже взрослый мужчина, и победы теперь ему даются труднее, и внимание женщин приходится завоевывать, а не принимать как нечто само собой разумеющееся. А от Людочкиных слов веяло солнечным теплом давно ушедшего детства.

– А пойдемте, побродим? – предложил он девушке, видя, что ее креманка уже опустела.

– Пойдемте, – согласилась она, поднимаясь и одергивая узкое модное платьице.

Они долго бродили в весенних сумерках, сперва по Невскому, дошли до Эрмитажа, пересекли продуваемую ветром площадь и, перейдя Певческий мостик, отправились бродить вдоль Мойки, дошли до Новой Голландии и едва успели на «Площадь Мира» к закрытию метро.

Им было ужасно весело, они вдруг словно вернулись в детство, вспоминали старых учителей, забавные случаи из детства, победы школьной волейбольной команды, смеялись, шутили. Мурзин давно так не общался с девушками – запросто, по-дружески, без поцелуев, намеков, двусмысленных шуточек, глупых каламбуров, пошлых стишков и прочей романтической чепухи.

Когда, проводив Людочку, он возвращался домой, на лице его блуждала глупая счастливая улыбка, а внутри звучал какой-то веселенький мотивчик.

Яков Михайлович Чубов сидел в своем любимом кресле под торшером и читал «Вечерний Ленинград». На кухне уютно и мирно хозяйничала жена, позвякивая посудой. По стеклам тихонько постукивал мелкий весенний дождик. Тишина квартиры убаюкивала, очки Якова Михайловича сползли на самый кончик носа, и полковник сам не заметил, как задремал.

– Яша, программа новостей началась, – заглянула в комнату жена, вырывая полковника из объятий сладкой дремоты.

– А? Ах да. Включи, пожалуйста.

Надя подошла к телевизору щелкнула выключателем, экран замерцал, тихонько защелкал, нагреваясь.

– Яша, ты просил напомнить, – устраиваясь рядом с мужем на диване, подкладывая себе под бок маленькую вышитую подушечку, проговорила жена, – послезавтра у Андриана Дементьевича день рождения. Ты говорил, кажется, юбилей?

– Ох ты, точно! – сдвигая на лоб очки, воскликнул полковник. – Надо поздравить старика. Как думаешь, что бы ему подарить? – спросил он, краем уха слушая, как диктор рассказывала о вводе в строй нового цеха тракторного завода.

– Подари что-нибудь памятное. Книгу, например, – посоветовала Надя, доставая вязание.

– Ну, вот еще, делать ему нечего! – буркнул Яков Михайлович, недовольный советом. – Будет он книжки мои читать. Он газеты любит.

– Ну, знаешь, если ты книги не читаешь, не значит, что и другие не любят, – укоризненно заметила жена. Надежда Алексеевна работала учителем русского языка и литературы, и ее, как педагога-словесника, очень огорчало, что муж категорически не желал читать классиков русской литературы. А предпочитал «Правду», «Вечерний Ленинград», «Советский спорт» и прочую периодику.

– Нет, лучше я ему сервиз подарю, или нет, лучше спиннинг! Как думаешь, он рыбалкой увлекается? – оживляясь, спросил Яков Михайлович.

Жена только выразительно на него взглянула.