Перстень Григория Распутина

Высокая, с хорошей фигурой. Выглядит молодо, вряд ли дашь больше тридцати семи. С модной высокой прической, в дорогом, скорее всего, заграничном костюме и замшевых туфельках, выглядела вдова весьма эффектно, не исключено, что Луговой крутит с ней роман совершенно бескорыстно, по зову сердца, так сказать, рассудил капитан.

– Хм, – кашлянула Нина Игнатьевна, отвлекая капитана от наблюдений. – Мне долго тут сидеть? Вы меня вызвали для разговора или что бы молча поглазеть? – потеряла терпение Григорьева.

– Извините, – без всякого сожаления проговорил капитан. – Я вызвал вас, чтобы разъяснить некоторые детали, – казенным языком заговорил капитан. – Из ваших показаний в день убийства вашего мужа Григорьева Бориса Николаевича следует, что с убитого был снят золотой перстень с небольшим сапфиром. Все верно?

– Да.

– Скажите, как давно ваш муж владел этой вещью? И как перстень попал к нему?

– Ну, этот перстень достался Борису от отца, когда мы с ним познакомились, этот перстень уже был у него, – успокаиваясь, вполне доброжелательно пояснила Нина Игнатьевна. Перемена ее настроения от капитана не укрылась, и он взял себе на заметку необходимость прощупать свидетельницу. Чтобы выяснить, чего же именно она боялась. Но определенно не разговора о перстне.

– Этот факт может подтвердить еще кто-то?

– Ну разумеется. Мои родители, может, коллеги. Борис никогда его не снимал, но бывало, носил не на пальце, а на цепочке. В студенческие годы именно так и делал, не хотел, чтобы комсомольцы обвинили его в мещанстве или еще в чем похуже.

– В каком году вы познакомились с мужем?

– Когда я поступила в институт, сейчас соображу, – озадаченно нахмурилась Нина Игнатьевна. – В тридцать девятом. Мы с мужем почти ровесники, он учился на два курса старше.

– И в тридцать девятом году перстень у него уже был?

– Да. Помню, как-то в мае очень потеплело, и мы пошли загорать на Петропавловку; он разделся, и я увидела у него на шее этот перстень; тогда он висел на простом шнуре, позже он купил цепочку, а уж на пальце стал носить только после войны, – вспоминала Нина Игнатьевна. – Да, да. Точно.

– Скажите, а фотография Бориса Николаевича, на которой был бы виден этот самый перстень, у вас есть?

– Очевидно, должна быть. Он же его не снимал.

– Я могу попросить ее у вас на время?

– Разумеется, я сегодня поищу, – легко согласилась вдова.

– Спасибо, тогда я пришлю к вам за ней нашего сотрудника.

За спиной Григорьевой приоткрылась дверь, и в кабинет на цыпочках проник полковник Чубов. Худой, высокий, лысеющий полковник в форменном кителе, крадущийся по кабинету, являл собой зрелище комическое, и капитан едва сдержался от неуместного смешка.

– Это все, я могу быть свободна? – не обратив внимания на полковника, спросила Нина Игнатьевна.

– Еще один вопрос. Какие отношения связывают вас с гражданином Луговым и как долго они продолжаются?

Лицо Нины Игнатьевны снова обрело высокомерное выражение, как-то заострилось, глаза стали холодными и колючими.

– Мои отношения с Валерием Григорьевичем не касаются ни вас, ни кого бы то ни было.

– Ошибаетесь, мы расследуем дело об убийстве, и нас касается все, что может иметь хоть какое-то отношение к делу.

– Мои отношения с Луговым к Борису отношения не имели! – резко заявила Нина Игнатьевна, но тут же сдалась. – Ну, хорошо, извольте. В конце концов, все это неважно. Луговой был моим любовником. Мы знакомы два года. Борис о наших отношениях знал, как и о прочих подобных случаях, имевших место ранее. Но ему всегда было наплевать. Понимаете? – с нотой жгучей, горькой обиды проговорила Нина Игнатьевна. – Он не любил меня, вероятно, никогда не любил. Вы представляете, что это такое, жить с человеком, которому ты безразлична? Совершенно безразлична! Он даже ненависти ко мне не испытывал! Не удостаивал! – Слова ее звучали горячо, и за каждым из них слышались отголоски давней неуспокаивающейся боли. – Это было невыносимо.

– Но почему в таком случае вы просто не развелись? – логично поинтересовался капитан.

– А дети? К тому же я не работала, а еще отец, у него слабое сердце, – раздраженно дернула плечом Нина Игнатьевна.

– Как долго это продолжается?

– Хм, очень долго, – невесело усмехнулась Нина Игнатьевна. – Почти десять лет.

– Виной этому была Таисия Собинова? – решил продемонстрировать собственную осведомленность Юрий Петрович.

– О! Уже доложили! – хлопнула себя по обтянутой нейлоном коленке Нина Игнатьевна. – Что ж, да, все началось с Тайки. Эта провинциальная вертихвостка положила глаз на Бориса. Ей мало было, что за ней увивалась половина института. Нет, ей не нужны были тощие студенты, нищие аспиранты, ей подавай маститого ученого с именем и перспективами. – Эти вульгарные слова почти до неузнаваемости изменили облик шикарной утонченности, присущий Григорьевой, от нее повеяло базарным прилавком. И она, очевидно, это понимала, но остановиться все же не могла. Очевидно, слишком долго копились обиды и взаимные претензии в семействе Григорьевых. Необходимость поддерживать плакатный фасад измотала, обессилила супругов. И вот прорвало.