Перстень Ивана Грозного

Молодой, здоровый, сильный. Вся жизнь у него впереди, вся сласть жизни. Кушанья обильные, вина сладкие, женщины податливые, слуги покорные, а пуще всего — несравненная сласть власти, право казнить и миловать по собственному соизволению, по собственной государевой прихоти. Разъярился пуще прежнего:

— А ты, щенок, как смеешь мне поперек слово говорить? — снова поднял царь тяжелый кованый посох, ударил сына в грудь. — Уйди с моего пути! Нет здесь твоей воли! Вот помру — тогда будешь ты тут распоряжаться!

— Отец, одумайся! Она ведь сына моего носит, внука твоего! Государя будущего, Рюрикову кровь!

Опустился на колени, обнял жену, пытается от отцова гнева ее оборонить.

— Что? Отцу перечить? А-а, вижу, ждешь не дождешься, когда смерть моя придет! Ждешь, когда твоя власть будет! Так не бывать же по-твоему!

Снова ударил сына посохом, вложив в удар всю злобу, всю зависть к его молодости — на этот раз в ухо.

Покачнулся царевич, охнул, колени его подогнулись, упал на изразцовый пол, из уха черная кровь потекла.

Замер царь, черными горячими глазами вращает, по сторонам озирается, пытается понять, что случилось, что он сам, своими руками сотворил.

Лежит перед ним сын, родная его кровь, наследник царства. Лежит — голова в темной крови.

Дышит еще, но глаза его меркнут, видно, что недолго ему осталось на земле жить.

И невестка едва жива, а уж внук наверняка не родится…

И тут защемило у царя сердце.

Что же он сотворил?

Выкосил под корень собственную семью, собственную династию, потомков Ивана Калиты… кому же после его смерти достанется московский трон?

Опустеет московский трон, опустеет Рюриков дом, достанется на растерзание жадным боярам, бывшим опричникам, злобным шакалам, что всю жизнь вокруг него крутились, в глаза заглядывали, крохи с его стола подбирали…

А кто виноват?

Не сам ли он дом своих предков разрушил, не сам ли гнилое семя посеял, не сам ли выкормил свору шакалов да стервятников?

Опустился царь на колени перед сыном, обнял его, голову к себе прижал, нянчит, баюкает, как малое дитя, надеется, что вернет ему жизнь, выходит заново, как младенца…

Но только ничего у него не выходит.

Отнять жизнь — это пожалуйста, это ничего нет легче, а вернуть… это и царю не под силу. Вернуть жизнь только Царь Небесный может, а с ним у Ивана не все ладно.

Прижал Иван к себе сына, запрокинул голову, в потолок уставился и завыл:

— Верни-и мне его!

Не умеет царь Иван просить. Умеет только требовать, приказывать, а просить — не царское это дело.

Молчит Царь Небесный.