Перстень Парацельса

Выглядел он, если верить висящему на противоположной стене зеркалу, как прежде, сил, чтобы взлететь, в мышцах или в душе не обнаружилось, драконы щелчком пальцев не вызывались, сверхъестественные тексты странных заклинаний на мёртвых языках в голову не лезли, а вместо плевков огнём изо рта просто плохо пахло.

«Надо мной пошутили?»

Однако в действительности Сатурн был далёк от мысли, что стал жертвой мистификации. Поведение Бранделиуса и остальных участников игры – а именно так их стал называть Сатурн – не оставляло сомнений в серьёзности происходящего, а значит, либо все они стали жертвами искренней веры в несбыточное и синдрома завышенных ожиданий, либо нужно просто подождать.

Сатурн сходил в ванную, с наслаждением освежился и привёл себя в порядок, умиротворённый, вышел на кухню, заглянул в холодильник и… громко выругался: есть было нечего.

«Доигрался…»

А голод, между прочим, донимал. Молодой человек не был обжорой, но в отношении еды придерживался знаменитой пословицы: «Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, ужин отдай врагу» – и потому был крайне раздосадован отсутствием снеди для того самого завтрака.

«Обойтись одним кофе?»

Нет, не выход.

И проклиная свою забывчивость, ставшую следствием чрезмерной увлечённости прожектами Бранделиуса, Сатурн собрался и отправился в ближайший магазин.

«Колбаса, яйца, сок, помидоры, перец, лук, хлеб… – Ввиду отсутствия жены Сатурн посещал магазины без перечисляющих необходимое записочек и был вынужден проговаривать список в голове. – Пиво… Или лучше без алкоголя? Кто знает, как он повлияет на мои новые способности? Или способности повлияют на него… Или…»

Сатурн представил пьяный вызов ближайшего дракона, включающий в себя неверно истолкованное заклинание, разрушение пары кварталов Уфы, где жили особенно неприятные ему личности, панику на улицах, жуткое похмелье наутро… Рассмеялся, свернул за угол и вздрогнул – у идущего навстречу мужчины было четыре руки.

Четыре.

Четыре! Чёрт побери, и так четыре раза! Четыре!!

У идущего навстречу мужчины самого обычного во всём остальном вида: короткая тёмная куртка, свободные тёмные брюки, удобные ботинки мягкой кожи… и четыре руки.

У Сатурна отвалилась челюсть. Эффект неожиданности оказался настолько силён, что он допустил ошибку: ткнул пальцем в непонятное и выдавил:

– Э-э…

И тут же получил классический хук правой, отправивший его в настолько глубокое беспамятство, что в нём не оказалось ни снов, ни видений.

Керо же молниеносно навёл на место схватки морок, полностью скрыв и себя, и оглушённого чела от заурядных взглядов, огляделся, убедился, что прохожих не было и их встречу никто не увидел, рывком взвалил нокаутированного Сатурна на плечо и потащил к машине, на ходу ругая себя за непредусмотрительность, а придурка – за некстати открывшийся иммунитет к отводу глаз.

* * *

Проснувшись, Герман не сразу понял, отчего на душе так странно – муторно и пусто… и вдруг в эту звенящую от отсутствия всего пустоту обрушились вчерашние картины – и призрачные, и земные.

В первый миг он был охвачен лютым холодом. Неужто это всё было?! Ну, аморфные фигуры и летающие ящеры – это по ту сторону, работа тайных структур мозга. Но пьяница Баллон! Это же здесь, рядом, это грубая, зримая сторона жизни, самая материальная материальность, даже предусмотренная статьёй Уголовного кодекса.

Последняя мысль показалась особенно важной – ответственность – и едва не опрокинула его в панику, но… Но когда первый холод схлынул, Герман с некоторым усилием вернул себе способность анализировать и взялся рассуждать. И пришёл к выводу, что бояться и холодеть ему вовсе незачем: юридически он абсолютно чист и любая экспертиза не придерётся к нему ни в чём, поскольку к Баллону он не приближался, никаких следов на теле жертвы не оставил, а что там произошло с сердцем алкоголика, так о том пусть беспокоятся врачи да судмедэксперты.

Ну, а раз так…

Раз так, то продолжение следует?

Лицо Германа затвердело.

«Продолжение? Снова убить?»

«Только того, кто заслуживает…»

«А кто тебе скажет, кто именно заслуживает?»

«Ты сам!»

«На каком основании?»

«Потому что ты можешь и сказать это, и привести приговор в исполнение».

«Я палач?»

«Ты избавляешь мир от скверны».

«На каком основании?»

«А зачем тебе дана сила?»

И этот вопрос рушил его оборонительные редуты, требовал честно признать: нет, не могу! Или же согласиться с тем, что кому много дано, тот… Тот должен многое сделать.

Герман машинально, не чувствуя вкуса, позавтракал, плюхнулся в кресло, включил телевизор, но происходящее на экране не воспринимал, просто таращился на движущуюся картинку и думал.

И так провёл весь день.

Чуть ли не в забытьи.

Взглянул в окно, увидел, что и без того невзрачный день начал заметно тускнеть, оседать к сумеркам, спохватился, в минуту оделся, а ещё через пять сидел в машине, смотрел сквозь стекло, уже почти сплошь покрытое дождевыми каплями, и снова думал.

Точнее, в последний раз пытался совладать с тем собой, который уже набросал план действий.

А чтобы совладать – вызвал в памяти вчерашний эпизод.