Перстень старой колдуньи

Как же ему подать ей знак? Он постарался заглянуть в комнату, чтобы увидеть её всю, сплошь заставленную антикварной мебелью, бутылями из темного стекла и сухими букетами в напольных вазах — так, что в комнате едва можно было повернуться. Какие-то драпировки, выгораживающие часть пространства, рояль, едва втиснутый в него… Множество портретов и фотографий в серебряных рамках — кто и что было изображено на них он не видел — ему не так-то просто было дотягиваться до края окна, сохраняя равновесие, да ещё все время оглядываясь: не идет ли кто… А ещё эти очки…

Но на улице все было тихо — город спал. И сон его был беспробуден, глубок, точно и Москву опоили колдовским зельем. Внезапно Никита почувствовал, что его самого клонит в сон — голова стала тяжелой, глаза начали закрываться… Он ущипнул себя за руку, сняв перчатку, — не хватало ещё и ему заснуть тут, на засыпанном снегом козырьке над незнакомым подъездом.

Он уже почувствовал, что замерзает не в шутку, когда в квартире послышались шаги. Он потряс головой, прогоняя дремоту…

В комнате показалась старуха.

Поступь её была медлительна и тяжела — точно не женщина шла, а ожившая статуя. Она была очень высока ростом — едва ли не выше Никитиного отца. Все в ней было крупное, резкое — и черты лица, и руки с длинными цепкими пальцами, а голос, гулкий и властный, не предвещал ничего хорошего. От него становилось не по себе.

При появлении Евиной тетки, — а это, по всей видимости, была она, девочка слабо пошевелилась и приподнялась в кресле.

— Что, тетушка, который час? Я задремала немножко, а мне уж домой пора.

— Еще рано, деточка, нет ещё десяти, — пробасила старуха. — Поспи у меня еще. А лучше всего — давай-ка мы с тобой дело сделаем!

— Ой, тетушка, нет, не сегодня! Пожалуйста… — взмолилась Ева, и Никита весь сжался — таким жалким и жалобным был её голосок…

Она боялась своей тетки — боялась смертельно! Та словно поработила Еву, овладела её душой. И Никита должен сделать все возможное и невозможное, чтобы разрушить это недоброе старухино влияние — разбить, уничтожить, развеять, чтобы его девочка снова стала свободной. Стала самой собой!

Легко сказать! А вот как это сделать? Он-то ведь не колдун! Никаких заговоров и заклятий не знает. И спросить не у кого…

«Посмотрим и поглядим… — подумал он, снова приникая к стеклу, — а там видно будет.»

Старуха склонилась над Евой, повела ладонью возле её лица.

— Погляди на материно кольцо, — приказала она, — полюбуйся, каким оно стало красивым…

Ева медленно, словно сомнамбула, подняла свою правую руку и поднесла к самым глазам. Кот приподнял голову и тоже впился взглядом в кольцо, точно оно было для него источником силы.

Кольцо у Евы на пальце как будто налилось кровью — там, внутри, в самой сердцевине овального камня точно ожил кто-то… ожил и задвигался, пульсируя и разбухая. Никите показалось, что сейчас из перстня выскочит кто-то — какое-то существо, вцепится Еве в глаза… и выест их. Он едва удержал крик — так ему стало страшно!

— Давай, милая, сделаем дело! Гляди — так хочет твоя мать. Она завещала нам сделать это. Пора, дорогая, пора — я должна передать тебе все, чем владею, — и то, что невидимо, и то, что окружает тебя. Смотри…

Старуха раскрыла створы резного буфета и вынула тяжелую кованую шкатулку. Открыла крышку… и на лицо Еве упали отблески переливчатых жемчугов — свет, который здесь, в этой комнате, залитой мерцающим слабым светом, показался каким-то мертвым… И сама Ева — она была как неживая. Медленно поднялась и пошла за старухой, которая протягивала ей шкатулку, а сама отступала. Шаг, другой… девочка тянулась за нею, точно собачка на веревочке. Свет кольца на пальце раскалился и стал оранжевым, а лучи, бьющие от него, тянулись к шкатулке, где лежали бесценные дары морей…

— И это ещё не все! — каркнула старуха. — Погляди сюда!

Она принялась выдвигать ящики буфета и вынимать оттуда — одну за другой — пачки денег. Тут были и доллары, и рубли, и какие-то незнакомые Никите купюры… старуха трясла тяжелые пачки в своих крепких руках и звала Еву — звала за собой. Она открыла крышку круглой железной коробки, тряхнула ее… на пол со глухим стуком посыпалось золото — старинные золотые червонцы.

— Тетушка, — девочка заслонялась рукой — казалось, то, что видит она, причиняет ей боль. — Тетушка, неужели это все… вы заработали на своих пирожках? То есть, конечно, пирожки продавать — дело хорошее, выгодное, но чтоб настолько?! Я знаю, вы каждый день к метро ходите и торгуете, ноя не думала, что это все…