Перстень Царя Соломона

– Ништо,- успокаивающе приговаривала Беляна, всучив мне оба кубка и помогая хозяйке привести в порядок сбившийся в сторону традиционный головной убор замужней женщины,- Ништо. Егда беда такая, тут всякой охота на мужичьем плече выреветься. По себе знаю, касатушка,- баба завсегда себе в беде слезой подсобляет. Без плачу у бабы и дело не спорится. То не в зазор, не в попрек. Господь нас такими сотворил, так что уж теперь. А ты, басурманин, и помыслить не моги, будто она к тебе за лаской ринулась.- Беляна строго погрозила мне пальцем.- То ей по слабости нашей бабьей опереться о мужика занадобилось, а тут ты и подвернулся. Понял ли?

– Чего ж не понять? – примирительно заметил я.

Я и правда в мыслях не держал ничего такого. Нет, даже сейчас, слегка подурневшая от горя, с ранней сединой в волосах, все равно она выглядела весьма и весьма аппетитно. В соку, лет тридцать – тридцать пять, не больше, привлекательная, пышная грудь до сих пор не обвисла, да и все остальное тоже в комплиментах не нуждалось – хватало правды без лести. Но она была женой дьяка, а я – гость в его доме, и гадить хозяину, пускай отсутствующему, у меня и в мыслях не возникало. Так что я действительно понял все правильно, именно так, как и говорила Беляна. Надо было прореветься человеку, а на бабском плече не то – нужен мужик.

– И зенки свои бесстыжие не больно-то на нее пяль,- снова стала расходиться Беляна.

– А ну-ка помолчи,- повысил я голос, чувствуя, что еще чуть-чуть, и от моих недавних завоеваний останется один пшик.

Подействовало. Умолкла сразу.

– А ты на-ка вот, квасу испей,- решительно сказал я, протягивая Агафье Фоминишне один из кубков.

Та послушно приняла его из моих рук, сделала несколько глотков, и вдруг глаза ее стали закрываться. Я еле успел подхватить медленно начавшую заваливаться набок женщину. Успевшая сообразить Беляна тут же помогла мне кое-как довести ее до соседней комнаты, где находилась ложница, после чего, уложив женщину на кровать, я на цыпочках двинулся обратно.

– Три ночи не спала, вот и сомлела,- деловито пояснила появившаяся спустя несколько минут Беляна.

– Тогда пусть спит,- кивнул я и опробовал отвоеванные командные права: – На ужин не будить, пусть отдыхает до утра. Все равно один день ничего не даст. Как проснется – покормить, ну а уж потом пришлешь за мной,- И уточнил: – Мать-то Ивана Михайловича где?

– О Третьяке услыхала – еще держалась, а как хозяина не стало, так у нее руки-ноги отнялись,- деловито доложила Беляна,- Ныне на кровати лежит. Язык тоже отнялся – бу-бу-бу да бу-бу-бу, а разобрать никто не может. Чего теперь с нами-то будет, добрый молодец? – заговорщическим шепотом спросила она, молитвенно сложив руки на груди.

«Ага, приспичило,- с легким ехидством подумал я.- Быстро же я в твоих глазах из басурманина в доброго молодца превратился. Прямо как в анекдоте: «Сегодня – Чебурашка-дружочек, рассольчику принеси, а вчера – пошел вон, сковородка с ушами».

Но вслух злорадствовать не стал. Разве что потом, когда-нибудь, если ее поведение опять испортится. Тогда можно и напомнить.

– Будете меня слушаться, как Иван Михайлович велел, ничего худого не приключится. Уберегу,- бодро заверил я и тут же поймал себя на мысли: «То есть как это потом? У тебя что, парень, своих дел нет? И сколько ты собираешься с ними возиться?»

«А сколько надо, столько и буду!» – огрызнулся я, и скрипучий голос здравого смысла умолк.

Следующий день тоже прошел впустую, но вновь не по моей вине. На сей раз слег юный Висковатый. К вечеру у мальчишки поднялась температура, и всю ночь под командой Беляны дворовые холопки суетливо бегали туда-сюда.

Спешно найденные бабки-лекарки лишь охали, толком ничего не говоря. Лишь ближе к полудню их консилиум пришел к единодушному выводу, что мальца сглазили, если только не напустили на него порчу. Диагноз вызвал новые стоны, ахи и вздохи, но бабки заверили, что, хотя случай и сложный, они все-таки берутся подсобить, тем более кое-что ими уже сделано и жар у дитяти они малость сбили. Условие только одно – никаких посторонних рядом с ребятенком быть не должно, иначе они не могут ручаться за благополучный исход.

После этого все дружно покосились на меня, хотя слегка сбитая температура – исключительно моя заслуга. Моя и таблетки аспирина, которую я умудрился растворить в стакане с водой и кое-как напоить Ивашку.

– А святой воды из Благовещенского собора можно? – робко уточнил я.

Одна из лекарок, старая карга по прозвищу Ждана, авторитетно заявила, что поить лучше всего той водой, в которой мыл ноги известный на Москве юродивый Трифон Косой. Я решил, что ослышался. Вторая тут же заспорила с ней, уверяя, что Мефодий Плакальщик гораздо святее, а потому и вода, в которой он мыл ноги, пользительнее.

Я онемел от ужаса. Если некий гражданин Трифон был мне неизвестен, то Мефодия Плакальщика я пару раз видел, когда случайно проезжал мимо храма Покрова, и запомнил его имя исключительно из-за отвратного впечатления, которое он на меня произвел. Чем он болен, я не знаю, но убежден, что болезней в нем, как блох на шелудивой собаке.