Читаем Перстень в футляре. Рождественский роман полностью

Гелий испугался, подумав, что постепенно безумеет. Сам того не замечая, он счел за свои собственные мысли слова оппонентов, обрывки дискуссий и кабацкий спор одного вдохновенно поддатого детского писателя, кажется Геннадия Синичкина, с одной дамочкой, совершенно обалдевшей от восхитительных соблазнов федоровского учения.

«Просто вставай, – с юморком подумалось Гелию, – садись за машинку, пиши письмо в „Науку и религию“ и хватай неистовую утопистку за все аргументы. Так, мол, и так. По сравнению с этими федоровцами-проектировщиками я… да я – просто безобидный халтурщик, господа. Решительно заявляю, что за жизнь каждый дурак может Бога полюбить, а вот за смерть далеко не каждый Его полюбит… я вот, подыхая, в Него уверовал, если хотите знать, а полюбил вовсе не за глоток виски, но за душевное внимание к себе, подытоженно поверженному в свою собственную мразь. За полвека существования не любил, а за этот глоток и за тварь, под сердцем дрожащую, – сыновнее мое спасибо… дурак вот только я, что не успел продолжение жизни зачать, дурак… продолжение ведь и есть воскрешение… ну да ладно, теперь хоть котенка спасу…»

Несчастье всей его пропащей жизни навалилось на него вдруг так, что не было у него сил посожалеть ни о судьбе, ни о музыке как о всеблаженном мире невидимых сущностей, ни об иных прочих, пусть даже мелких прижизненных радостях. На него пахнуло вдруг холодиной сущности бесплодия, не умножающего жизнь и не прибавляющего памяти никакой продолжительности.

«…Еще всего каких-то пару часов назад я мог… мы могли… это был бы крошечный он… или она… О Господи, как совершенны дела Твои… во всем остальном мы сами виноваты…»

Мука тоски по навсегда утраченному так пронзила его сердце, что он спасительно провалился в воспоминание. В видениях того воспоминания было все, что было, кроме всесильного когда-то Времени, которое – Гелий снова это прочувствовал – каждый миг уничтожает исключительно самое себя, утверждая в таких вот совершенных оборотах Божественных дел неуничтожимость всего существовавшего – в Вечности… «Наше чувство Времени – это же чувство движения всего существующего на Тот Свет!» – успел подумать Гелий перед тем, как оказаться в запредельном мире своей памяти…

31

Он радостно блаженствовал, отгрипповав, но мороча маме голову, что все еще хворает, ломал тайком от взрослых градусник, и в синее блюдце, усыпанное прилипшими к нему крохотными малиновыми косточками, тяжко, под еканье замирающего сердечка, сливалась в блюдечко из градусничка ртуть, сразу разбиваясь на текучие капельки и капельки капелек капелек, чтобы тут же, послушно его руке, изменившей орбитку блюдечка, быстренько, словно с небесного краешка, снова слиться в одну дрожащую, полную невидимой силы и воли самопривлечения ртутную лужицу, оставив – о чудо! – совершенно не тронутыми, не поглощенными волшебно обтекаемой тяжестью капелек нелюбимые им косточки целебной малины, въедливо и злобно будившие в дупле зуба нуду подлой боли.

Стук сердечный был столь при этом част и неистов, словно сердечко спешило установить сладостную кратность сердцебиения с огромным количеством мальчишеских нелепых рожиц, только что отраженных в зеркальных выкатах каждой из самых мельчайших капелек и как будто размещенных в собственной его, Гелечки, крошечно игрушечной комнатке смеха…

…Затем вспомнило само себя чувство странного, сладчайшего волнения, связанного со страстным ожиданием подъема театрального занавеса… Он с непревозмогаемой досадой отделял этот вот беспокойный мир, с его домами, квартирами, машинами, с ярусами этажей, похожих на пышногрудых Гулливерш в лилово-золотистых платьях, обсыпанных лилипутами, с соседями в креслах, с общим острым нетерпением, ставшим ропотом и шумом, с ним самим, несколько затравленным стерильно тихим шепотком внушения манер, – отделял он весь этот видимый мир от того, что находилось за темно-синими волнами занавеса, тяжко спадавшего сверху до самого пола.

В подобные минуты он так изнемогал от ожидания – ожидания, казавшегося ему жаждой выхода из спертости тюремной могилы, – что смирить или же несколько уравновесить порыв этой жаркой страсти души не смог бы, скажем, даже холод страшной, выданной ей авансом разочарованности в сценическом зрелище…

32

Очнувшись в подъезде, он ждал без страха смерти, ждал, как дети перед первым трепетным движением тяжкого занавеса к легкому, волшебному подъему, ждал начала не того, что вот-вот представят ему, а ждал он представления себя чему-то.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Ханна
Ханна

Книга современного французского писателя Поля-Лу Сулитцера повествует о судьбе удивительной женщины. Героиня этого романа сумела вырваться из нищеты, окружавшей ее с детства, и стать признанной «королевой» знаменитой французской косметики, одной из повелительниц мирового рынка высокой моды,Но прежде чем взойти на вершину жизненного успеха, молодой честолюбивой женщине пришлось преодолеть тяжелые испытания. Множество лишений и невзгод ждало Ханну на пути в далекую Австралию, куда она отправилась за своей мечтой. Жажда жизни, неуемная страсть к новым приключениям, стремление развить свой успех влекут ее в столицу мирового бизнеса — Нью-Йорк. В стремительную орбиту ее жизни вовлечено множество блистательных мужчин, но Ханна с детских лет верна своей первой, единственной и безнадежной любви…

Анна Михайловна Бобылева , Кэтрин Ласки , Лорен Оливер , Мэлэши Уайтэйкер , Поль-Лу Сулитцер , Поль-Лу Сулицер

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Самиздат, сетевая литература / Фэнтези / Современная проза / Любовное фэнтези, любовно-фантастические романы / Приключения в современном мире
Зараза
Зараза

Меня зовут Андрей Гагарин — позывной «Космос».Моя младшая сестра — журналистка, она верит в правду, сует нос в чужие дела и не знает, когда вовремя остановиться. Она пропала без вести во время командировки в Сьерра-Леоне, где в очередной раз вспыхнула какая-то эпидемия.Под видом помощника популярного блогера я пробрался на последний гуманитарный рейс МЧС, чтобы пройти путем сестры, найти ее и вернуть домой.Мне не привыкать участвовать в боевых спасательных операциях, а ковид или какая другая зараза меня не остановит, но я даже предположить не мог, что попаду в эпицентр самого настоящего зомбиапокалипсиса. А против меня будут не только зомби, но и обезумевшие мародеры, туземные колдуны и мощь огромной корпорации, скрывающей свои тайны.

Алексей Филиппов , Евгений Александрович Гарцевич , Наталья Александровна Пашова , Сергей Тютюнник , Софья Владимировна Рыбкина

Фантастика / Современная русская и зарубежная проза / Постапокалипсис / Социально-психологическая фантастика / Современная проза