Перстень вьюги<br />(Приключенческая повесть)

Он знал, что она обойдется и без него, как привыкла обходиться, и она не стала удерживать. Ей нужен был нравственный покой, а Геннадий Гаврилович всегда был в каком-то мелком копошении, в интригах, в непонятной озлобленности против всех и всего. К защите докторской диссертации готовился вот уже много лет. Каждый год поздней осенью или же ранней весной выезжал на юг «для сбора данных» и возвращался в Ленинград на короткое время. Его комета давным-давно улетела в мировое пространство, а он все цеплялся в своих статьях за ее золотой хвост, даже в диссертации нашел ей место, напоминая о своих давних заслугах перед наукой. Когда она его высмеивала, давая понять, что визиты на юг имеют причины, далекие от науки, он добродушно огрызался:

— Ну ладно, сцепились по пустякам. Пойми ты, не могу я больше откладывать защиту диссертации. Это цель моей жизни, все. Не для себя же стараюсь, черт возьми! Маленькая, но семья… Мне за пятьдесят, а я все в кандидатах болтаюсь. Даже неловко перед другими. Должен же быть здравый смысл. Я вжился в материал. Кометы и астероиды моя область. Должен же кто-то этим заниматься!

При современном развитии космонавтики каждая работа на подобную тему представляет огромную ценность. Я занимаюсь происхождением комет и изучаю распределение пыли в окрестностях звезды. Это очень важно!

Любви давно не было, и оба это знали. Обычно оба избегали ссор, а когда ссора все-таки вспыхивала, Геннадий Гаврилович первый шел на уступки.

Сейчас она была рада, что он уехал. Обессиленная и обезволенная, лежала одна в большой молчаливой квартире. Вот так бы тихо умереть с тупым ощущением, что ты никому не нужна. Жизнь, в общем-то, проиграна, а то светлое, что в ней случалось, — лишь для себя, в тайниках сердца. Никому ничего не докажешь, никто ничего не поймет да и не захочет понять. Если бы жив был Николай…

Он всегда представлялся ей чем-то похожим на писателя Фурманова, как на той фотографии — в гимнастерке с портупеей, молодой, с волнистыми волосами, горячими глазами и слегка ироничной улыбкой. Любила ли она Дягилева по-настоящему? Трудно сказать. По всей видимости, была острая влюбленность. Нынче, много лет спустя, глупо анализировать то, что принадлежит молодости. Все родники в душе высохли и даже жалеть о прошлом не хочется. Оно, прошлое, было совсем другое, немыслимое для теперешнего ее возраста. И дело даже не в привычке к комфорту налаженного быта. Дело в перестройке самого отношения ко всему, к подвигам, дерзаниям. Когда вся жизнь позади, слова о дерзании звучат смешно. Слышал, вы, Наталья Тихоновна, едете в Сибирь дерзать? Ну, ну, дрыгнем ногой напоследок. Вон Трескунов до седых волос ума не набрался, все мечтает выскочить в крупные ученые. Пусть выскакивает, в науке ничто не изменится от того, что к ее днищу прилипнет еще одна ракушка. До каких лет можно дерзать?.. Кулик дерзал до последнего мгновения жизни!.. А он был немолод, кажется, пятьдесят девять или шестьдесят…

А все-таки Николая она любила да и сейчас любит… Не сразу дала согласие Назарину выйти за него замуж. Много лет между ними длился поединок. Геннадий Гаврилович сломил ее дух в тот самый момент, когда она лежала (в какой уж раз!) в больнице, вот так же обезволенная и обессиленная.

Если бы можно было начать все сначала! Поздно, поздно… Как говорил поэт: не к чему и жаль…

Наконец она вспомнила, откуда знакомо имя Жени Рудневой. Та самая девушка, которая прислала ей письмо в госпиталь. И фотографию. Она хотела поддержать Наташу Черемных, ободрить неведомую подругу. А вскоре погибла сама…

Наталья Тихоновна пыталась найти письмо в своем личном архиве. Хотелось взглянуть на фотографию, может быть, увеличить ее и поставить на столик. Пусть будет постоянным напоминанием…

Но ни письма, ни фотографии так и не обнаружила. Решила летом побывать в Керчи, положить цветы на братскую могилу, в которой будто бы захоронен прах Рудневой. Прах… Возможно, и праха-то не осталось. Все равно… Братская могила — своеобразный кенотаф[3]… Мы чтим дела, а не останки…

Зазвонил телефон. Наталья Тихоновна нехотя потянулась за трубкой: кому-то понадобилась. В ухо ворвался низкий незнакомый голос:

— Простите, пожалуйста. Я геолог Кайтанов из министерства. Приехал из Москвы для встречи с вами. Вы меня слышите?

— Да, да. Говорите.

— Меня назначили начальником экспедиции в те места, которые вы определили в своих статьях. Мы знакомы с вашими работами по алмазам. Решено пригласить вас в экспедицию главным геологом.

Он замолчал. Но так как она не отозвалась, снова спросил:

— Вы меня слышите? Я хотел бы с вами встретиться…

По тону говорившего чувствовалось, что он накаляется. По всей видимости, его сбивало с толку ее молчание.

— Мне сказали, что вы на бюллетене. Если вы себя плохо чувствуете, то на встрече не настаиваю. Нужно ваше принципиальное согласие. Поездка состоится весной…

Она потерла лоб. Кайтанов… Кайтанов… Кажется, что-то читала. Ах, да… о пиропах, спутниках алмаза! В развитие идей профессора Кухаренко… И еще что-то свое, принципиально новое… Что?

А он напористо продолжал: