Перстенёк с бирюзой (СИ)

Настасью будто пламенем окатило! Наново вспомнились Ольгины слова, что жизнь ее сиротская и не ее вовсе, а тёткина, а потом – мужнина. Боярышня и сама теперь кулаки сжимала, как давеча Норов, думала, что порешила верно и надобно уходить из Порубежного, искать своего места.

С тем и досидела до конца трапезы, не промолвив более ни слова. Норов спрашивал чего-то, Настя кивала невпопад, а тётка, счастливица, одна радовалась и снеди вкусной, и дому просторному, и справному хозяйству.

В ложницу боярышня бежала бегом, едва простившись с тёткой, что перекрестила ее на ночь. Дверь Настя заперла накрепко, не пустила Зинку, та скреблась и спрашивала, не подать ли чего. А уж потом принялась метаться от стены к стене, дожидаясь Алексея и того, как повернется судьба ее и куда путь ляжет.

Окошко Настя распахнула широко, выглянула во двор и вдохнула свежести. Ветерок утих по темени, принес и прохлады и сладости: всякая весна пахнет дурманом, тревожит и добавляет кому дурости, а кому куражу.

– Настя, – шепот тихий. – Настенька, тут я...

– Алёша, – Настя увидала пригожего. – Тише, не шуми только.

Под окном послышалось шуршание, а вслед за тем к самому окошку поднялся Алексей:

– Любая, что сказать хотела? Извелся весь, пока дожидался, – взглядом ласкал.

– Алёша, свези меня в княжье городище, – сказала, как в омут прыгнула, зная, что обратного пути уж нет.

Смотрела на молодого воя и разуметь не могла, откуда тревога появилась? Взором парень ожег, губы его сложились в ухмылку. И не то, чтоб недобрую, то такую, что Насте пришлась не по нраву.

– Свезу, – прошептал. – Свезу, куда скажешь. Завтрашней ночью и свезу. Пойдем верхами по большаку, там на развилке повернем к церкви и обвенчаемся. А потом уж, куда глаза глядят.

– Алёша, не об том я, – Настя головой покачала. – Мне к отцу Иллариону в княжье городище.

Парень чуть брови свел, осердился:

– Настя, не пойму я... Люб тебе, нет ли? Чего ж бежать со мной порешила, коли не под венец? Чего ждешь от меня?

– Миленький, знаю, что хлопоты со мной, но слова твои помню. Говорил, что свезешь. Ты не тревожься, деньгу сыщу. Вот, – стянула перстёнек с пальца, – возьми, продай. Меня довези, а остальное тебе. Вернуться-то не сможешь, так в городище обустроишься.

Алексей колечка принял, оглядел его да задумался. Брови изгибал, голову склонял и так, и эдак, а уж потом, видно, порешил что-то:

– Свезу, любая, – улыбнулся широко. – Слово дай, что в княжьем городище видеться станем. Иначе не согласен, – потянулся к Настиной косе и ухватил за кончик. – Не отпущу, пока ответа не услышу.

– Свидимся, – кивнула и улыбнулась пригожему.

– Завтра по темени, как все уснут, выходи во двор к дальнему сараю. С собой много не бери, конь и так двоих понесет. Слышишь ли?

– Слышу, Алёша, – Настя и боялась, и радовалась. – Приду.

От автора:

Оберег, боярышник - многими славянскими народами было принято высаживать боярышник в качестве живой изгороди вокруг усадьбы, в силу убеждения, что такой колючий барьер убережет семейную обитель от проникновения зла, а невинным девушкам поможет сохранить целомудрие вплоть до самого брака.

Легкий кафтан - кафтаны есть мужские и женские.

Глава 17

– Никеша, вот ответь мне, кто тебя так сопеть учил? – Вадим встал с лавки и двинулся к писарю. – Если б своими глазами не видел, подумал бы, что тебе в сопатку две свистелки засунули. Ведь на все лады пищишь, аж плясать охота.

Дедок голову со стола поднял, проморгался и принялся отлаиваться:

– Взял бы да сплясал, распотешил меня. Чую, было бы веселье. Харя изуверская, кулачищи пудовые, ножищи заплетаются. Давай, Вадимка, зачинай пляску-то. Сей миг хозяйку кликну с боярышней, им тоже поглядеть надобно, чтоб знали, боярин у них с глузду двинулся.

– Не пойдут, – Вадим головой покачал и сделал жалостное лицо. – Как услышат твое пищание, так и сомлеют.

– Тебе откуль знать, сомлеют иль возрадуются? По себе-то не суди, – Никеша чихнул потешно.

– Будь здоров, дед, – Вадим улыбнулся. – Ты вставай, отлепись от лавки. Пойдем к Семёну подарки торговать для хозяек наших к празднику.

– К Сёмке? – дедок завозился, накинул кафтанец. – А и пойдем. На улице, чай, отрадно. Хоть продышаться, с людьми поговорить. Чего встал? Ноги прилипли?

На подворье-то суета: боярыня принялась к празднику уготавливаться. Норов радовался хозяйскому пригляду, да примечал – народцу тоже по сердцу. Такие хлопоты завсегда отрадны. С того и бегали работные, перешучивались промеж себя, и дело спорилось.

– Лепот-а-а-а... – дедок поднял лицо к небу, вздохнул глубоко. – Вадька, глянь, вёдро. Вскоре ладей ждать, а с ними и прибытка.

– Всякий год ты вещаешь, и всякий раз не в бровь, а в глаз, – Норов глядел на писаря. – Никешка, какой же тебе подарок?

Сошли оба с приступок и двинулись к воротам, за ними безо всякого указа потянулись два ражих воя. На улицу вышли чин чином, да пошагали промеж домков, глядя на зелень, что едва проклюнулась, взвилась дымкой над деревами, украсила городище.

– Какой подарок, Вадим... – дедок пошамкал губами. – Женись, то и радость мне будет.