Пертская красавица, или Валентинов день

Хаттаны расположились в таком же порядке, с той лишь разницей, что вождь их стал в центре среднего ряда, а не на правом его конце. Это побудило Генри Смита, видевшего в отряде противника только одного врага — несчастного Эхина, попроситься на левое крыло отряда Хаттанов, в первый его ряд. Но предводитель не одобрил такого расположения и, напомнив Генри, что он обязан ему повиновением как наемник, принявший плату из его руки, приказал ему стать в третьем ряду, непосредственно за ним самим. Это был, конечно, почетный пост, и Генри не мог его отклонить, хоть и принял с неохотой.

Когда оба клана выстроились в таком порядке друг против друга, они стали ярым кличем выражать свое рвение королевских вассалов и жажду показать его на деле. Клич, раздавшийся сперва в строю кухилов, был подхвачен хаттанами, в то же время те и другие потрясали мечами и гневно грозились, точно хотели сломить дух противника, перед тем как действительно вступить в борьбу.

В тот час испытания Торквил, сам не знавший страха, был охвачен тревогой за Гектора, но быстро успокоился, видя, как уверенно держится его любимец. И те немногие слова, с какими юный вождь обратился к своему клану, прозвучали смело и должны были воодушевить бойцов: он выразил решимость разделить их жребий, ждет ли их смерть или победа. Но не осталось уже времени для наблюдений. Королевские трубачи протрубили вступление на арену, пронзительно и одуряюще загудели волынки, и воины двинулись правильным строем, все ускоряя шаг, пока не перешли на легкий бег и не встретились на середине поля, как бурная река встречается с набегающим морским прибоем.

Первые два ряда стали рубиться длинными мечами, и бой, казалось, развивался поначалу как цепь независимых поединков. Но вскоре с той и другой стороны, распаленные ненавистью и жаждой славы, стали пробиваться в промежутки воины вторых и третьих рядов, и теперь битва уже являла картину общей сечи: над хаосом свалки то поднимались, то опускались громадные мечи, одни — еще сверкая, другие — залитые кровью, и так быстро они двигались, что казалось, будто ими управляют не человеческие руки, а какой-то сложный механизм. Многие бойцы, так как в тесноте стало невозможно пользоваться длинным мечом, уже пускали в ход кинжалы и пытались подойти к противнику совсем близко, чтобы тот, размахнувшись мечом, не мог их задеть. Хлестала кровь, и стоны раненых сливались с воем кидавшихся в сечу — потому что во все времена шотландские горцы, верные своему исконному обычаю, не кричали в бою, а скорей завывали. Однако зрители, даже те из них, чей взор был привычен к зрелищу крови и смятения, не могли разобрать, какая сторона берет верх. Бой, правда, шел, то придвигаясь ближе, то отступая, но это говорило всякий раз лишь о кратковременном превосходстве, которое тут же утрачивалось под натиском противной стороны. Дикая музыка волынок еще звучала над сечей и побуждала бойцов с новым рвением кидаться в битву.

Но вдруг, словно по обоюдному сговору, волынки пропели сигнал к отступлению, он был дан заунывными звуками, означавшими, казалось, погребальную песнь над павшими. Стороны прекратили схватку и разошлись для передышки на несколько минут. Зрители жадно оглядывали поредевшие ряды бойцов, когда те выходили из сражения, но все еще невозможно было решить, кто понес больший урон. Хаттаны потеряли меньше людей, чем их противники, но зато их окровавленные плащи и рубашки (многие бойцы на той и другой стороне сбросили с себя плащи) показывали, что раненых среди них больше, чем у кухилов. В общей сложности человек двадцать с обеих сторон лежали на поле мертвыми или умирающими, и разбросанные всюду отрубленные руки и ноги, раскроенные до подбородка головы, торсы, рассеченные вкось от плеча до сердца, показывали, как была яростна битва, каким грозным, оружием велась и с какою губительной силой владели им бойцы. Вождь клана Хаттан дрался с неустрашимой отвагой и был легко ранен. Эхин тоже сражался мужественно в кольце своих телохранителей. Меч его был окровавлен, осанка — смела и воинственна, и он радостно улыбался, когда старый Торквил, заключив в объятия, осыпал его похвалами и благословениями.

Оба вождя, дав бойцам передохнуть минут десять, снова построили свои отряды, численность которых сократилась на добрую треть. Бой передвинулся теперь ближе к реке: на прежнем месте схватки, заваленном телами убитых и раненых, стало тесно. Можно было видеть, как раненые — то один, то другой— приподнимались взглянуть на поле битвы и снова откидывались на спину — большей частью затем, чтобы тут же умереть от потери крови, так и хлеставшей из зияющих ран.