Пертская красавица

Уинда. Поначалу, когда распространилась эта неожиданная весть, она даже вызвала у многих улыбку – так тесно страшное граничит порой со смешным.

– Убийцы, несомненно, приняли его за Генри Смита, –

сказал Грифон, – что должно было послужить ему великим утешением в этих обстоятельствах.

Вскоре, однако, прибытие новых лиц вернуло сцене ее глубоко трагический характер.

ГЛАВА XIX

Эй, кто там бьет в набат

Вот черти! Весь город всполошили

«Отелло», акт II, сц. 3*

Дикие слухи, облетевшие город, и поднявшийся вскоре тревожный перезвон колоколов навели ужас на всех.

Вельможи и рыцари со своими приспешниками собирались в условленных местах, где можно было успешнее обороняться. Тревога проникла и в монастырь, где стоял королевский двор и куда молодой принц явился одним из первых, чтобы в случае нужды встать на защиту старого короля. Одна из сцен прошлой ночи ожила в его воспоминаниях, и, представив себе залитую кровью фигуру Бонтрона, он подумал, что дело, совершенное этим негодяем, пожалуй, имело прямую связь с беспорядками в городе. Но последующий разговор с сэром Джоном Рэморни, более для него занимательный, произвел тогда на принца сильнейшее впечатление, вытеснив из его памяти все, что он слышал о кровавом деле, и у него осталось лишь смутное представление, что кого-то прикончили. Только ради отца он поспешил вооружиться сам и вооружить своих людей, которые теперь, в ярко начищенных панцирях и с копьями в руках, являли совсем другой вид, чем минувшей ночью, когда они бесчинствовали в обличии пьяных служителей

Бахуса. Добрый старый король со слезами благодарности принял это проявление сыновней привязанности и гордо указал на принца герцогу Олбени, пришедшему несколько позже. Он взял их обоих за руки.

– Ныне мы, трое Стюартов, – сказал он, – столь же нераздельны, как священный трилистник. Говорят, кто носит при себе эту священную траву, над тем бессильны злые чары, так и нас, доколе мы верны друг другу, не страшит коварство врагов.

Брат и сын поцеловали руку доброго короля, соединявшую их руки, когда Роберт III выражал свою уверенность в их преданной любви. Юноша в тот час был вполне чистосердечен, тогда как поцелуй королевского брата был поцелуем Иуды-предателя.

Между тем колокол церкви святого Иоанна взволновал наряду с прочими и обитателей Кэрфью-стрит. В доме

Саймона Гловера старая Дороти Гловер, как ее именовали, потому что и она получила прозвание по ремеслу, которым занималась под крылом своего хозяина, первая услышала тревогу. В обычных случаях тугая на ухо, она худые вести слышала так хорошо, как чует коршун запах падали, ибо

Дороти, вообще говоря, трудолюбивая, преданная и добросердечная женщина, склонна была с жадностью подхватывать и разносить мрачные известия – свойство, часто наблюдаемое у людей низших сословий. Не слишком привыкшие, чтобы к ним прислушивались, они дорожат тем вниманием, каким неизменно пользуется вестник печали, или, может быть, их радует равенство, хотя бы и временное, которое беда устанавливает между ними и теми, кого законы общества в обычное время ставят выше их.

Едва подхватив первый же слушок, облетевший округу, Дороти ворвалась в спальню своего хозяина, который сегодня позволил себе поспать подольше по случаю праздника и по праву преклонного возраста.

– Лежит и спит, добрый человек! – начала Дороти в тоне то ли укоризны, то ли жалостного причитания. – Лежит и спит! Его лучшего друга убили, а он ничего и не знает о том, точно новорожденный младенец, не ведающий, что такое жизнь и что такое смерть!

– Что там еще! – закричал, вскочив с постели, Гловер. –

Что случилось, старуха? Не с дочкой ли что?

– «Старуха»! – повторила Дороти, поймав рыбку на крючок, она позволила себе потешиться над нею. – Я не так стара, – сказала она, улепетывая из комнаты, – чтобы мешкать в спальне, когда мужчина вылезает неодетый из постели.

И вот уже слышно издалека, как она внизу, на кухне, мелодически напевает под шарканье метлы,

– Дороти, черный филин… чертова карга… скажи только, жива ли дочь!

– Я жива, отец, – отозвалась Кэтрин из своей светелки, –

жива и здорова. Но ради пречистой девы, скажите, что случилось? Колокола звонят оборотным трезвоном, на улицах крик и стон.

– Пойду узнаю, в чем дело. Конахар, скорей сюда, помоги мне застегнуться!. Эх, забыл! Бездельник горец сейчас далеко, по ту сторону Фортингала*. Потерпи, дочка, я сам сейчас принесу новости.

– Нечего вам ради этого так торопиться, Саймон Гловер, – сказала упрямая старуха. – Вы наилучшим образом обо всем услышите, не перешагнув за порог. Я побывала на улице и все уже разузнала, потому что, подумала я, наш хозяин – горячая голова, он еще натворит чего-нибудь, если и впрямь совершилось такое дело. Вот я и подумала: лучше уж не пожалею свои старые ноги и узнаю сама, что там стряслось, а то он сунет свой нос в самую гущу, и ему его тут же оттяпают, он и спросить не успеет, за что!