Перуново урочище

Она как-то жалобно зазвенела и начала качаться, ударяясь о бревна стены.

Все вздрогнули и тотчас же быстрее начали шевелиться руки, осеняя лоб и грудь крестом, чаще клались поклоны и громче неслись вздохи и молитвенный шепот.

Порой наступала глубокая тишина, и тогда слышался горячий, сдавленный голос охотника, повторявшего одни и те же слова:

— Научи… спаси… наставь…

В открытую дверь вместе с холодом врывался шум леса, немолчный шорох природы и легкое завывание и посвистывание ветра, бегущего по кустам и вершинам дерев.

Время шло. Отец Яков не появлялся.

Кто-то из охотников выглянул в сени и, вернувшись, зашептал:

— Стоит на том же месте… руки вперед тянет и смотрит прямо, словно кого видит…

— Господи помилуй!

Уже серые, обманчивые тени закопошились по углам и наполнили весь скит. В тусклом полумраке потонул лик Христа, и лишь Его суровые, с немым укором смотрящие глаза грозили незримому врагу.

Фигуры людей сделались бесформенными и клубящимися, помертвели лица и желтоватыми пятнами маячили в сгущающихся сумерках.

— Грядет Создавый вас… грядет на суд!..

Откуда-то, словно издалека, донесся громкий голос отца Якова.

Все насторожились и повернулись к двери.

Настала такая тишина, что слышно было, как шуршали сухие листья под стеной избы и как свистел, разбегаясь торопливыми струйками, ветер, залетая в сени.

Громче шумели деревья и загадочно шептались кусты, передавая тревожную весть и унося ее дальше и глубже в лес, где тотчас же поднимался таинственный, сдержанный говор невидимых, но юрких и сторожких существ, пугающих одинокого путника и перекликающихся в чаще и на опушках перелесков.

— Приди, Творец Всеблагий и справедливый! Се уготовал аз — недостойный — пути Твои… — донесся опять, но на этот раз ближе, звонкий и какой-то жуткий голос монаха.

Толпа дрогнула и попятилась, расчищая проход и оттесняя Веру Алексеевну к окну. Она сбросила платок с головы и, повернувшись к двери, ждала, страстно молясь и прося чуда.

Она не замечала взгляда незнакомого охотника и озарявшей его лицо горькой, страдальческой улыбки.

— Сотвори чудо… спаси! — раздался его шепот и заставил всех вздрогнуть.

Как бы отвечая ему, совсем близко от скита послышался голос отца Якова.

— В грехе погрязшие, забывшие душу свою, сотворенную по образу и подобию Твоему, чуда великого ждут, дабы очистить путь новому безгрешному человеку. И сотвори, сотвори чудо, Господи, Владыка наш и Человеколюбец! Сотвори! Сотвори!..

Голос монаха звучал мольбой, но в ней не было покорности; было властное требование, дерзкий зов.

Отец Яков остановился на пороге сеней и тотчас же по стенам и открытой двери забегали трепетные тени, скользя и ломаясь.

Иногда они исчезали, уходя в темноту, висящую под потолком, и тогда слабый желтый свет восковой свечки озарял бревенчатые стены скита и играл на косяке.

Наконец, все увидели отца Якова. Он дрожал и громко выбивал дробь зубами, держа в руках колеблющуюся свечу и уставив глаза перед собой.

На пороге скита он внезапно упад на колени и, сжимая свечу обеими руками, долго шевелил губами, прямо смотря восхищенным, молящим взором.

Радостно улыбаясь, он быстро поднялся и, войдя в скит, зажег лампаду перед иконой и возвратился в сени.

Лишь только он переступил порог, как тотчас же пал ниц и крикнул надрывным голосом:

— Молитесь, молитесь, недостойные!.. Се грядет Великий Судия!..

Глухой, грозный ропот леса ворвался в полутемную избу и заполнил все углы тревогой и ожиданием.

— Приди, Творец Всеблагий, яви чудо! Сердца рабов Твоих — храм Твой, и по слову Твоему сотворят они и положат предел греховной жизни своей…

Монах полз по земле, извиваясь, как черная змея, в трепетных, смутных тенях, бросаемых колеблющимся огнем свечи, и отступая перед Тем, Кого звал он страстным, безумным голосом. Он дополз до порога скита и, встав, быстро вошел в избу и проговорил торжественным и звучным голосом:

— Се, Господи, — рабы Твои, кающиеся в великом грехе жизни и, по слову Твоему, Вседержитель, отыдут они в Царствие Твое и пути очистят грядущим за ними! И мя, недостойного, отпусти ныне, и пойду гласить я волю Твою, гласить очищение земли!..

Отец Яков вновь упал на землю и целовал ее, хватаясь руками и прижимаясь к чему-то невидимому.

— Услышал моление мое… и аз узрел Тебя! — восторженным голосом, растягивая слова, как бы вдумываясь в их значение, говорил монах.

Жуткая, тоскливая тишина тяжело легла на толпу молящихся, напуганных людей. Никто не двигался, боясь громко дышать и поднять голову. Стоя на коленях и склонившись до самой земли, люди молчали, затаив дыхание и ожидая чего-то грозного и рокового, что надвигалось из мрака неизвестности и тайных, волнующих предчувствий.

Только мутные тени сумерек боролись в душном воздухе с медленными вспышками лампады и толпились повсюду, выбегая порой на середину скита, и быстро, бесшумно прятались, серые, неуловимые.

Монах замолк и на коленях медленно двигался по проходу, лицом к дверям, вытянув руки вперед, призывая и маня.