Первая атомная

Разговор пошел с ходу о конструкторских делах: все трое расспрашивали о дисциплинах, которые нам преподавали в училище, о курсовых проектах и дипломной работе, о том, что я в них сделал самостоятельно.

Когда речь зашла о дипломном проекте, разговор наш застопорился. Уж очень большое любопытство разобрало всех моих собеседников, а подробности рассказывать я не имел права: тема была совершенно секретная, а нас приучили свято хранить государственную тайну с третьего курса, когда начали преподавать спецдисциплины.

Разговор продолжался 20–30 минут. В конце его меня спросили, согласен ли я работать конструктором. На мой вопрос — по какой тематике, ответили:

— В основном по специальности, подробности узнаете на месте.

Я согласился — конструктором так конструктором, нас ведь этому и обучали. Со мной распрощались и сказали:

— Ждите вызова, получите назначение.

— Как долго ждать?

— Не более 2 недель.

Так закончилось мое второе посещение этого таинственного заведения.

Ждать третьего вызова пришлось около десяти дней, и снова извещение предписывало явиться на Ново-Рязанскую улицу.

Из полученного в окошечке пропуска стало ясно, что вызывает другой начальник и в другую комнату.

Зайдя в обозначенный кабинет, я представился сидящему в углу молодому человеку как приглашенный Щелкииым. Тот молча посмотрел мои документы, быстро юркнул в боковую дверь, так же быстро вернулся и любезно пригласил:

— Заходите, Вас ждут.

Такая корректность меня несколько обескуражила, и я, робко зайдя через боковую дверь, чуть ли не по военному произнес:

— Такой-то явился по вызову товарища Щелкина.

За письменным столом восседал дядя солидного вида лет тридцати пяти-сорока, рядом, сбоку от стола, сидел другой человек, чуть постарше, худощавый на вид. Тот, что был посолиднее, вышел из-за стола, поздоровался за руку и произнес:

— Не Щелкин, а Щёлкин — (выделяя "ё"). — Кирилл Иванович, это я. А это Юлий Борисович Харитон, знакомьтесь.

Худощавый встал, вежливо подал руку — познакомились.

Обе эти фамилии мне совершенно ничего не говорили, и я продолжал находиться в растерянности: кто такой Турбинер, и кто такие Щёлкин и Харитон, как будет продолжаться разговор? Поначалу решил, что Щёлкин — это начальник, а Харитон — какой-нибудь его подчиненный. А кто Турбинер по отношению к ним, так и не решил.

В отличие от предшествующего, новый разговор начался не о моем образовании и будущей работе. Сперва собеседники поинтересовались состоянием моего здоровья, женат ли, есть ли дети, живы ли родители, где и на какие средства живут и т. п. Сразу создалась непринужденная обстановка. И только потом как-то незаметно тема разговора перешла на технику.

Начали беседовать о порохах, ВВ, их свойствах, технологии; о взрывных процессах, горении, о методах исследований процессов горения и детонации; о ракетных двигателях. Все предметы обсуждения у меня были очень свежи в памяти, ведь сколько лекций на эти темы было прослушано, сколько лабораторных и полигонных работ было выполнено за время учебы в училище! Но я недоумевал: как же так, ведь мои собеседники должны быть физиками, однако, так здорово разбираются и в порохах, и в ВВ, и в ракетных двигателях, что даже меня могут кое-чему поучить.

Затем, как и у Турбинера, они попросили меня поподробнее рассказать о дипломной работе, я ответил, что не имею права выполнить их просьбу, т. к. материал работы совершенно секретный и разглашению не подлежит.

Тогда собеседники сообщили мне, что в этом кабинете можно рассказывать подобные государственные тайны. Но я опять воспротивился: "Раз от меня скрывают подробности моих будущих занятий, значит не обо всем можно говорить". Мне серьезно возразили: "Все присутствующие будут заниматься разработкой атомной бомбы, а это посекретнее, чем ваша зенитная ракета".

Признаться, до нас, студентов, доходили слухи, что это учреждение, куда по воле судьбы я попал, организует службы по разработке и изготовлению атомных бомб. Но я не мог себе представить, каким же образом со знаниями, приобретенными в МВТУ, я могу быть полезен в таких неведомых делах, как разработка атомной бомбы. Поэтому я ответил своим собеседникам, что я в этих делах, что называется, "ни ухом, ни рылом". На что Кирилл Иванович со смехом возразил:

— Мы с Юлием Борисовичем тоже ведь в этих делах "ни ухом, ни рылом", а делать бомбу надо, вот и будем сообща учиться и делать.

— Но я даже не имею ни малейшего представления, с какой стороны к этому вопросу хотя бы приблизиться!

В ответ замечательные слова услышал я тогда от Кирилла Ивановича. Он постарался развеять мои сомнения, образно объяснив суть будущей работы.

— Атомная бомба — боеприпас, которому положено взрываться. А всякий взрыв — это процесс, который имеет все стадии жизни, как и жизнь человека, а именно: зарождение, развитие, жизнь, старение и спад, а затем — «смерть», т. е. конец. Только в атомной бомбе этот процесс протекает не за десятилетия, а за микросекунды. И если мы сумеем такие мгновенные процессы записать в виде графиков на бумаге или на фотопленке, считайте, что атомная бомба у нас в кармане.