Первая чаша

– В обители это было под запретом. Даже грушу трясти нельзя было. Только осторожно собирать фрукты с веток или ждать, пока сами упадут, – припомнил Орей. – Просто я один раз сломал дерево… – он осекся, понял, что улыбается воспоминаниям. – Наверное, это вам не интересно.

– Почему же? Ты хороший человек, Орей. Может, и правда, святой, как говорят мои сыновья? Разум твой затуманен, но душой ты чист, – Рифуда одобрительно кивнула, и монах ощутил тепло в душе, но вскоре сник.

– Я не святой, – ему не нравилось это слово, после того как он пожелал другому смерти и почти сговорился с Зариме за спиной её мужа.

– И скромен, – подытожила мать рода. – Что ж, ты более чем подходящий судья, чтобы всё выяснить. У тебя нет причин лгать нам или утаивать правду, какой бы она ни была горькой. Я скажу своё слово Оттару и передам послание Наджии. Это мать старосты. Она потеряла внука, а Иршаб прячет правду, боясь иметь дело с рисеном, – карие глаза обратились на Орея. – Оттар почти ничего не рассказал мне о Хасане, ему было стыдно. Всё, что я знаю, со слов Назиры. Теперь ты поведай мне все, что видел. И не скрывай ничего. Иначе не состоится ни отмщения, ни правосудия.

Орей не утаил ничего. Ни единой детали. И даже поделился своими предположениями о демонах. Рифуда помолчала.

– Принеси мне пепельницу, – она указала на подоконник, где стоял расписной глиняный горшочек с крышкой. Орей быстро выполнил её поручение, и старуха принялась выбивать из трубки пепел.

– Не человек это, – заключила она. – Уже не человек. Найдешь такого среди нас – не жалей его.

– Я не знаю, как его искать, – вполголоса проговорил монах. В этот момент в дверь тихонько постучали.

– Мать Рифуда… Оттар-лаа прислал вам с монахом обед и вино, – в комнату вошли две женщины с подносами и поставили все на пол между Ореем и старухой. На него пахнуло жареным мясом и пряностями, и монах ощутил, что сильно голоден.

– Спасибо, мои грушеньки, – тепло улыбнулась мать рода, глядя на женщин. Одна из них выглядела совсем молодо, другая постарше, на её лбу уже пролегали заметные морщины. Орей тоже им улыбнулся со всей благодарностью, которую вдруг почувствовал в сердце, но вовремя спохватился и быстро отвел взгляд. Старшая женщина хихикнула, но мать тут же повысила на неё голос.

– Что тебя рассмешило, Фахида? Он заботится о твоей безопасности, даже не зная всех наших традиций. Не смей потешаться над ним.

– Прости меня, мать, – та опустила глаза и почтительно поклонилась матери Рифуде и Орею.

– И запомните обе, что вам не следует обращать внимание на взгляды и слова мужчин, кроме супруга, – голос старухи звучал сухо и строго. Фахида побледнела и задрожала.

– Ну, не бойся, Оттар об этом не узнает, – мать смягчила тон, но взгляд остался недобрым.

Орей испуганно сглотнул. Это жена Оттара? Мать жестом велела женщинам выйти и позволила себе усмешку, лишь когда дверь комнаты захлопнулась. Она отставила в сторону пепельницу и обратила на монаха печальный взор. Несмотря на тонкую улыбку, в глазах стояла скорбь.

– Угощайся монах, да вспоминай моего сына.

– Жаль, что я не успел с ним познакомиться, – Орей нерешительно придвинулся к столу и снова увидел тот острый красный суп. – Расскажите мне о Хасане, – он принялся показательно перемешивать бульон, чувствуя, как от пряности защекотало нос, а во рту скопилась слюна.

– Он был честный человек, брался за любую работу. У него осталось трое детей и Назира. Славная девушка, мне так её жаль.

– Да, я её видел. Кажется, она очень… горюет о нём.

– Они сильно любили друг друга. С первого взгляда, как он её увидел – влюбился. Выпрашивал у нас с его отцом, чтобы договорились с её семьей. Очень берег её, – старуха вздохнула. – Налей вина в кубки. Себе и мне.

– Мне? – Орей прекратил перемешивать суп и испуганно воззрился на мать. – Мне… не позволено. Устав запрещал нам…

– Ты не в обители. Мой сын погиб. Его память требуется почтить.

– Но… настоятель всегда запрещал мне, – монах сделал последнюю неуверенную попытку возразить.

– Мы с тобой выпьем три чаши. Это не праздное винопитие, а обряд. В поминовении усопшего греха нет, – убедила старуха, и Орей, поколебавшись, взял кувшин и наполнил две глиняные чарки. От вина по задымленной комнате расползся знакомый запах перебродивших фруктов.

– Грушевое? – оживился монах. – Это же вино из обители! – он показал наверх, вспоминая слова настоятелей о важности соблюдения обрядов.

– Да. Груши, что выращиваем мы, идут в пищу, – пояснила Рифуда.

– И на барык?

– О-о, да ты уже кое-что знаешь, – старуха взяла чарку сухой подрагивающей рукой. – Запомни, первая чаша пьется за мертвых. За Хасана, за честного, несправедливо погибшего человека!

Орей выпил, стараясь не дышать. Зажмурился. Рот наполнился тянущим терпким вкусом, который почему-то захотелось запить водой. А красный суп потом показался ещё острее. Старуха разломила хлебную лепешку и половину передала монаху. Он принял это угощение и благодарно кивнул.

– Когда кто-то преломляет с тобой хлеб, это означает доверие, – напутствовала Рифуда.