Первая чаша

Когда все покинули дом, Орей взял бутыль вина и откупорил пробку. К нему неслышно подошла Зариме, словно ожидая приказов. Она выглядела растерянной, а не радующейся столь внезапному освобождению от жестокого мужа. Орей удостоил её лишь беглым взглядом. Все уже предрешено, не так ли? Они спасены.

– За мертвых, – произнес он, делая глоток. Он подумал о жертвах, павших от зависти и ножей Арслана.

21. Видеть зло, желать зло, совершить зло

«Священное Право Мести даруется каждому мужчине, которому было нанесено оскорбление от мужчины из другого рода. Он должен выступить на общем собрании и потребовать Священного Права у рисена. Если рисен сочтет обвинения справедливыми, два соперничающих рода сами вершат правосудие над членами своих семей.

Священное Право Мести может быть одобрено за личное оскорбление, оскорбление родственников мужчин или матери рода, надругательство над женой, сестрами или дочерьми, и при необоснованном нарушении уговора, если это стало причиной невосполнимых потерь, смерти члена семьи или непоправимого урона чести рода».

Выдержка из свода законов Великого круга

Орей проспал в своей комнате на лежаке весь вечер и всю ночь. Тело постепенно приходило в норму, он чувствовал это, однако вставать, ходить и даже просто есть с разбитой челюстью стало тем еще испытанием. За пострадавшим монахом чутко присматривала Зариме. Утром она накормила его молочной кашей, но Орей заметил, что несмотря на то что избавление от жестокого мужа было уже близко, на её лице вовсе не проступало улыбки. Женщина носила печаль, как траур, и Орей предположил, что на самом деле, она скрывает свои истинные чувства. Однако темные круги под покрасневшими глазами указывали на обратное. Она была не в порядке, но монах не понимал, с чем это связано.

После полудня Зариме снова заглянула к нему в комнату и еле слышно сообщила:

– Пришел Гурам. Хочет с тобой поговорить.

– Пусть зайдет… Говорить я смогу, – Орей сделал попытку улыбнуться, но распухшая челюсть тут же дала о себе знать, и монах зажмурился.

Вид у него всё ещё был жутковатый – от молодого путника, полного надежд, осталась кровавая отбивная, щедро приправленная разочарованием. Пока он жил в монастыре, то беззаветно любил всех людей, особенно своих братьев, теперь же все, кроме Зариме, вызывали у него презрение и отвращение. Но больше всех Орей теперь ненавидел себя за собственную наивность и мягкосердечие.

Гурам зашел в комнату и пугливо как зверек осмотрел сидящего на лежаке Орея. Он так же, как Арслан вчера вечером, нервно комкал в руках шляпу и чуть сутулился, виновато глядя на монаха. Юноша и подумать не мог, что на него так скоро свалятся обязанности главы семейства, потому он хоть и был напуган, но все же пытался держаться с достоинством и нарочно хмурил брови. Получалось плохо, даже монах заметил, как нелепо он выглядит.

– Добрый день тебе, святой человек, – голос Гурама дрогнул.

– Не такой уж и добрый, – отозвался Орей, чем очень смутил юношу. Раньше он бы благословил его, а теперь понимал – надоело. Надоело до одури, до тошноты, тратить святые для него слова на недостойных людей.

– Прости, если помешал тебе… – Гурам отвернулся и запустил пальцы в волосы.

– Помешал. Уже дважды. Зачем ты рассказал всем, что я коснулся плеч Зариме? Ведь я не сделал ничего плохого, не надругался над ней… – монах припомнил, что это была одна из причин его казни.

– Дядя Арслан... всегда говорил, что она... проклята, – юношу затрясло. Решил, наверное, что ему уготовано наказание за это, но Орей не собирался ни мстить, ни вредить этому мальчику. В чем-то они были похожи, не понимая всех законов, которые написал Великий Круг Гортазии, но пытаясь при этом их соблюдать.

– Это вы прокляты, а не она.

В глазах юноши застыли слезы, нижняя губа задрожала.

– Мой отец погиб. Позорно убит руками собственного брата! – выговаривал он. – Мой дядя тоже мертв, а… второй… – голос Гурама сорвался, – дядя оказался убийцей. Нашему роду еще долго отмывать своё доброе имя, – последние слова прозвучали так заученно, будто его кто-то надоумил их произносить. – Но… я хочу пригласить тебя к нам. На похороны отца, и… бабушка Рифуда хочет с тобой поговорить, – договорил Гурам, наконец подняв полные невыплаканных слез глаза на монаха.