Первая императрица России. Екатерина Прекрасная

– Не понимаю тебя, – сказал Хольмстрем Йохану, когда они остановились напоить коней у заброшенного колодца. – Еще вчера ты плелся за мной через силу, тебе было наплевать на войну, на славу, на саму шведскую корону! А сейчас сам суешь голову к дьяволу в зубы, да еще ведешь за собой меня, и я не могу отказаться… В тебе словно адский огонь разгорелся…

Йохан недобро усмехнулся, и в глазах его Хольмстрему почудились отблески того самого ледяного пламени преисподней.

– Ты угадал, дружище! – мрачно ответил он. – Именно огонь и именно адский. Он будет пожирать меня изнутри день и ночь, пока я не залью его черной кровью безумного царя Петра! Раньше я много сражался и убивал людей из долга службы или необходимости… Но порази меня Господь, если я ненавидел хоть кого-нибудь из этих несчастных! Сегодня я научился ненавидеть, Ханс. Ненависть вернула мне вкус к жизни. Ненадолго. До тех пор, пока проклятый московит не умрет от нашей руки, а несчастная Марта не станет опять свободной…

– Вот это дело, дружище! – воскликнул Хольмстрем почти радостно. – Тогда я с тобой до конца! Быть может, это позволит забыть, как восемь лет я ползал перед московитами на брюхе, спасая свою шкуру… Смерть чертову Бон-Бом-Диру Петьке Михайлову! Клянусь злобой и ненавистью всех демонов ада!!!

Глава 6. Детство северного титана

Той ночью, после обручения с Екатериной, Петр опять заблудился в лабиринте прошлого. Титану снилось, что он – мальчик и снова – в Кремле, под опекой матушки-царицы Натальи Кирилловны и боярина Артамона Сергеевича Матвеева. Кремль, этот запретный город, государство в государстве, в котором царей, цариц и царских отпрысков веками прятали от их народа, казался мальчику огромной усыпальницей, скрывающей его от жизни. В детстве Петруше отчаянно хотелось выйти за кремлевские стены – туда, где кипела настоящая, пусть буйная и скудная, но все-таки жизнь! – и куда его не пускали. Да, эти стены защищали его и мать, только вот от чего? «От событий!» – твердо решил юный Петр. Здесь, за кремлевскими стенами, он, юный царь, был только участником торжественных и пышных ритуалов – не более.

Его наряжали, как куклу, в златотканые наряды на византийский манер, а потом вели или в Успенский собор – на службы, или в Архангельский, поклониться праху усопших российских царей и цариц. Рядом шла мать, а впереди – царевна Софья: полная, высокая, мужеподобная, с некрасивым, но умным и значительным лицом. Софью не коробило от необходимости все время участвовать в каких-то торжественных ритуалах: она была создана для пышного и слишком часто – бессмысленного действа под названием «верховная власть». Царевне доставляло подлинное удовольствие появляться перед толпой в златотканых нарядах московских цариц. Изваянием, языческим идолом стояла она перед стрельцами, и те спешили целовать подол платья властительницы или мостовую, по которой она ступала.

Петр был совсем другим – ему хотелось действовать и править, а не только царствовать. Живой и горячий юноша не хотел быть языческим божком, надежно спрятанным от непосвященных за кремлевскими стенами. Сами эти стены раздражали и мучили его – казалось, что не хватает воздуха, что тяжелый камень погружает в одурь и душит. Поэтому ссылку в сельцо Преображенское, на которую, сразу после Стрелецкого бунта мая 1682 года, обрекла их с матерью царевна Софья, юный Петр воспринял как награду. Прочь отсюда, из этого постылого склепа, убраться бы подальше от этих бесконечных извилистых коридоров, где, казалось, еще блуждает тень безумного царя Ивана Грозного и стучит посохом по стенам! Прочь из этого места, где кишат миазмы страха, ненависти и непомерной спеси, где живой человек, с горячей кровью и жаждой деятельности, превращается в изваяние, годное лишь на то, чтобы погружать в сон собственный народ!

В Успенском соборе юный Петр сидел на месте Ивана Грозного – в ажурной, выточенной из дерева «клетке» под высоким куполом, и чувствовал, что окончательно отделен ото всех, даже от собственной матери. Удивительная, баснословная красота этого собора, словно тонувшего в золотом сиянии, конечно, погружала мальчика в состояние возвышенного экстаза. Но он предпочел бы молиться вместе со всеми, а не в этой деревянной «клетке». Боярин Матвеев рассказывал, что в далекой земле Британии, откуда была родом его жена-шотландка, первые лица государства сидят в церкви на простых деревянных скамьях – вместе с прихожанами. По словам Матвеева выходило, что и у французского короля есть свое место на скамьях в соборе Парижской Богоматери! И только его, Петра, почему-то запирают в клетку, превращают в раззолоченное пугало, годное лишь для устрашения толпы!