Первая конная армия

Не стерпел я обиды и, вместо того, чтобы встать «смирно», развернулся и с силой ударил Хестанова. Он упал и долго пролежал неподвижно. Поднявшись, Хестанов схватился за голову и молча ушел.

Я сказал солдатам, что если кто-нибудь из них сообщит командованию о том, что я ударил вахмистра, меня предадут полевому суду и расстреляют. Солдаты молчали, пока кто-то не предложил свалить вину на коня Испанца.

Был у нас такой конь злого нрава.

Многие уже пострадали от него: кому ухо откусил, кому — палец, кого копытом хватил. И вот-де, когда Хестанов проходил по коновязи, Испанец ударил его — дневальный по конюшне видел этот «несчастный случай».

Договорившись на этом, все солдаты поцеловали клинок шашки и дали клятву, что не выдадут меня ни при каких обстоятельствах.

Какой оборот примет дело, трудно было сказать. Драгуны по опыту прошлого считали, что если командир эскадрона вызовет меня и изобьет, то под суд отдавать не будет, а если бить не станет, то значит, определенно отдаст под суд.

Я объявил перерыв для перекура. Но не успели солдаты покурить, как подошел забинтованный Хестанов, а за ним старший взводный унтер-офицер Гавреш.

Хестанов приказал построить взвод. Я построил солдат в две шеренги. Правофланговым в первой шеренге стоял дневальный по конюшне взвода Пискунов.

— Ты видел, как меня ударил Буденный? — обратился к нему Хестанов.

Никак нет, я этого не видел, — ответил Пискунов. — Я видел, как вас ударил конь Испанец и вы упали, а затем вскочили на ноги и побежали.

Хестанов в бешенстве закричал:

— Врешь, мерзавец!

Успокоившись, он повторил вопрос, обращаясь к солдату Кузьменко, стоявшему во второй шеренге в затылок Пискунову.

Кузьменко был в нашем взводе самым неразвитым солдатом, ко всему относился безразлично. Я боялся, что он не выдержит и выдаст меня. Однако этого не случилось, Кузьменко спокойно ответил:

— Никак нет, господин вахмистр, я видел, как вас ударил конь Испанец, вы упали, а куда потом делись, не знаю.

Хестанов опросил всех солдат взвода. Все говорили одно и то же. Еще раз оглядев по очереди всех солдат, он плюнул, выругался и ушел вместе с Гаврешом.

Что доложили Хестанов и Гавреш командиру эскадрона, мы не знали, но ясно было, что Хестанов постарается отомстить мне.

Спустя два дня после происшествия меня вызвал к себе на квартиру Крым-Шамхалов-Соколов. Когда я явился к нему, он играл в карты с офицерами нашего полка.

На просьбу доложить обо мне денщик ответил:

— Обожди, ротмистр сейчас банкует.

Дверь в комнату была приоткрыта. Офицеры сидели за столом, на котором среди винных бутылок лежала куча денег. Я услышал, как Крым-Шамхалов-Соколов сказал:

— Вы слышали, господа, про этого негодяя?

Кто-то из офицеров спросил:

— Про кого?

— Да про Буденного, — ответил командир эскадрона. — Он избил вахмистра Хестанова, и вот я сейчас вызвал его.

— И что же ты — думаешь отдать его под суд?

— Обязательно.

Один из офицеров стал уговаривать Крым-Шамхалова-Соколова не предавать меня полевому суду, а ограничиться дисциплинарным взысканием. Тот промолчал и, закончив банк, вызвал меня.

— Буденный, — обратился ко мне командир эскадрона. — Ну ка расскажи, как ты избил Хестанова?

Я ответил, что Хестанов с самого начала моего прибытия в полк почему-то относится ко мне неприязненно и на этот раз нарочно придумал, что я его избил, хотя известно, что вахмистра ударил конь Испанец, — все драгуны подтвердили это.

Мое объяснение привело ротмистра в ярость, похоже было, что он сейчас начнет избивать меня. Но этого не случилось. Он ограничился грубой бранью, а потом, указав на дверь, крикнул:

— Пошел вон, подлец!

Когда я возвратился во взвод и рассказал солдатам все как было, они сделали вывод, что меня отдадут под суд.

На второй день я, будучи дежурным унтер-офицером по полку, встретил ехавшего в штаб полка командира бригады генерала Копачева. Генерал знал меня по Западному фронту. Он остановил экипаж, подозвал меня к себе и спросил:

— Что ты там сделал, голубчик, что тебя предают полевому суду?

Я ответил, что меня оклеветали.

Генерал этот был очень религиозным человеком. Он покачал головой.

— О Господи, Господи! Храбрый солдат, а, видно, сделал неладное. Ну что же теперь будет, что же теперь будет?

Я ответил:

— Воля ваша, ваше превосходительство.

— Раз отдают, — вздохнул генерал, — надо идти, что же поделаешь, воля Божья.

И он поехал дальше.

Так я узнал, что меня предают полевому суду. Ну а полевой суд в военное время мог вынести только один приговор — смертная казнь. Вопрос был лишь в том, повесят меня или расстреляют.

В штабе полка у меня был знакомый писарь Литвинов, служивший раньше в одном со мной взводе маршевого эскадрона. Я зашел к нему, и он подтвердил, что Крым-Шамхалов-Соколов рапортом на имя командира полка просит предать меня полевому суду, что вопрос фактически уже решен и судить меня будет полевой суд нашей дивизии.

Я задумал бежать из полка. Поделившись с Литвиновым своим намерением, я попросил его сообщить мне день, на который будет назначено заседание суда.