Первая красавица

В е р о н и к а. В кино.

Э л л а. С этим мальчиком?

В е р о н и к а. Одна. На последний сеанс пошла.

Э л л а. Та-ак. Не пришел. Ну он же совсем молоденький. Что ты для него…

В е р о н и к а. А я и не навязывалась. (Вздохнув.) Которые постарше, тех умные девочки давно уже к рукам прибрали. (Повернулась к Элле.) Зинка видела нас на улице, говорит — он чем-то на Кашинцева похож. Вот ненормальная! Этот Кашинцев ей теперь всюду мерещится.

Э л л а. Ничего удивительного. Случись с тобой такая история, небось тоже дала бы реву. Свадьбу-то чуть на гражданскую панихиду не поменяли. (Возвращается к своему столу, разбирает почту.)

В е р о н и к а. Как ты думаешь, она его любит?

Э л л а. Досидеть до таких лет в девках, да еще любви спрашивать! Весело жила милочка.

В е р о н и к а. Смешно. Вдруг познакомились, вдруг уже и свадьба.

Э л л а. Завидуешь? Жених стоящий.

В е р о н и к а. Подумаешь… Будь у меня такой отец, я, может, еще и получше нашла бы. Работать тоже не обязательно. Для вида на курсы английского поступила, и все… А в копировщицах можно до самой пенсии проторчать, никто на тебя внимания не обратит. Только и славы, что архитекторы.

Э л л а. Ой-ой… сейчас ты начнешь о своем Вите вздыхать, зачем ты за ним в Сибирь не поехала. Хватит. И потом, что ты сидишь? Разберись наконец со своими патлами.

В е р о н и к а (озорно поет). «Ой вы косы, косы русые. Жигули вы, Жигули».

Звонит телефон.

Э л л а (берет трубку). Слушаю! Да, Геннадий Демьянович. (Веронике.) Тссс… (В телефон.) Нет, почты из главка не было. Что? Ой, ну как же он… в самом деле! Хорошо. Нет, нет, не беспокойтесь. (Кладет трубку, оборачивается к Веронике.) Слушай, Кашинцев приехал!

В е р о н и к а. Что с ним?

Э л л а. Не знаю. Шеф говорит — в порядке.

В е р о н и к а. А вдруг он на костылях?

Э л л а. Да нет, не может быть.

В е р о н и к а. Надо Зинаиде позвонить. (Хочет взять трубку.)

Э л л а. Зачем? Уж ей-то отец наверняка первой сообщил.

В е р о н и к а. Думаешь?

Э л л а. Господи. Да занимайся ты своим делом.

За сценой раздается звонок. Это начало рабочего дня. Слышно, как в кабинете руководителя мастерской бьют часы. Вероника заметалась, хватаясь то за сумку, то за свою непричесанную голову.

В е р о н и к а. Мамочка!

Э л л а. Вот видишь, видишь… Давай скорей сюда…

Они скрываются в кабинете. И тогда, словно под музыку циркового марша, в мастерскую входят архитекторы: Л у н ц,  Г у р ь е в а  и  С н е т к о в. Внешний облик каждого можно охарактеризовать в нескольких словах.

Савелий Лунц — представительный мужчина лет пятидесяти, брюнет, с большой черной бородой. Леонид Снетков — подвижный, щуплый, одет в кожаную куртку на «молниях». Ему лет тридцать пять. Что касается Аделаиды Гурьевой, то это дама в летах, претендующая на особые заслуги и изысканность в обращении.

В руках у вошедших футляры с музыкальными инструментами. У Лунца — контрабас. У Снеткова и Гурьевой — скрипки. Положив инструменты на столы, троица никуда уже не торопится. Лунц закуривает трубку, Снетков начинает просматривать какую-то книгу, а Гурьева садится в кресло и выкладывает на стол содержимое своей сумочки.

Л у н ц. Целую неделю я слушаю какие-то сплетни: «Кашинцеву оторвало голову», «Кашинцева не нашли». Может кто-нибудь толком объяснить, что там случилось?

Г у р ь е в а. Шеф позвонил, когда я уже была в пальто. Он сказал, что Борис Николаевич вернулся, он здоров и что надо немедленно готовить документацию на камчатский проект.

Л у н ц. Ну а авария? Кашинцев ему сообщил что-нибудь?

Г у р ь е в а. Откуда я знаю. Представляете, как я люблю эти начальственные звонки по утрам. У меня сразу начинается гиперестезия. Бо́льшую половину того, что он говорит, я все равно уже не слышу.

С н е т к о в. Бо́льших половин, Аделаида Семеновна, не существует. Половины всегда равны.

Г у р ь е в а. Боже мой, ну не все ли равно!