Первая красотка в городе

или в постели, сплю себе крепко, вдруг эта рука хватается за мой аппарат с прибором, мужики, дрыхну себе посреди ночи, а тут эти НОГТИ!

— АХ-ХА! Я ТЕБЯ ПОЙМАЛА! Я ТЕБЯ ПОЙМАЛА!

— ворона ты полоумная, ЕЩЕ раз так сделаешь, и КЛЯНУСЬ, Я ТЕБЯ ПОРЕШУ!

— ПОЙМАЛА, ПОЙМАЛА, ПОЙМАЛА!

— да спи ты, ради бога…

так вот, в эту ночь, сидит она, значит, и орет, суходрочку на меня вешает. я сижу, пью себе спокойно вино, ничего не отрицаю. а она от этого еще туже заводится, злится.

и еще злее.

наконец ей уж совсем невтерпеж стало после всего этого базара про суходрочки, то есть что Я, дескать, дрочу, а сейчас сижу себе спокойно и ей улыбаюсь, и она вскочила и выбежала вон.

пусть идет. я сидел и пил себе вино. портвейн.

то же самое пойло.

и обдумывал, хмм, хмм, так-так…

затем очень лениво поднялся и съехал на лифте вниз. так же мощно. я не сердился. я был очень спокоен. та же самая война, делов-то.

я прошел по улице, но в ее любимый бар заходить не стал. к чему ту же игру повторять? ты — блядь; я пытался сделать из тебя женщину. хуйня. со временем мужик начинает глупо выглядеть. поэтому я зашел в другой бар и сел на табурет у двери. заказал себе выпить, отхлебнул, поставил стакан — и увидел ее. Вики, она сидела у другого конца стойки. почему-то выглядела до усрачки испуганной.

но я не стал на нее обрушиваться. сидел и смотрел, будто мы вовсе не знакомы.

потом я заметил рядом нечто в эдаких старорежимных лисьих мехах. голова мертвой лисицы свешивалась ей на грудь и смотрела на меня. и грудь на меня смотрела.

— похоже, твоей лисичке нужно выпить, милашка, — сказал я.

— она сдохла; ей не нужно выпить, выпить нужно мне, а то и я сдохну.

ну что, я же славный такой парнишка. кто я такой, чтоб сеять смерть? я купил ей выпить. звали ее, как она мне сообщила, Марджи, я тоже представился: Томас Найтенгейл, торгую обувью. Марджи. все эти бабы со своими именами — пьют, срут, праздники у них каждый месяц, мужиков ебут. складываются в стены. это чересчур.

мы выпили еще по паре, а она уже залезла к себе в сумочку, фотку детей своих засвечивает: слабоумный урод-мальчик и девочка без волос, сидят в какой-то захезанной дыре в Огайо, их папаша отсудил, папаша у них — зверь, только деньги на уме; никакого чувства юмора, никакого понимания. ах, он из ТАКИХ? к тому же всех этих баб в дом водил и трахал прямо у нее на глазах, не выключая света.

— ах, понимаю, понимаю, — сказал я. — ну разумеется, большинство мужчин — звери, просто не понимают, а вы — ТАКАЯ милашка, какого дьявола, это несправедливо.

я предложил ей зайти в другой бар. у Вики задница уже тиком подергивалась, а она была наполовину индеанкой.

там мы ее и оставили, а сами обогнули угол. за углом у нас еще один был.

потом я предложил зарулить ко мне. пожрать чего-нибудь. то есть что-нибудь приготовить, поджарить там, испечь.

про Вики я ей, конечно, не рассказал. но Вики всегда гордилась своими, блядь, печеными курятами, может, потому, что сама на куренка смахивала. на печеного куренка с лошадиными зубами.

поэтому я предложил найти куренка, испечь его, оросить вискачом. она не возражала.

так. винная лавка, квинта виски. 5 или 6 кварт пива.

мы нашли ночной рынок. там даже мясник присутствовал.

— мы хочем куренка испечь, — сказал я.

— ох господи, — вздохнул он.

я уронил кварту пива, вот она бахнула так бахнула.

— боже, — сказал он.

я уронил еще одну — посмотреть, что он на это скажет.

— ох ты боже мой, — сказал он.

— мне надо ТРИ КУРЕНКА, — сказал я.

— ТРИ КУРЕНКА?

— господи ты боже мой, да, — ответил я.

мясник куда-то нагнулся и достал трех очень изжелта-бледных курят с несколькими длинными черными неощипанными волосинами, похожими на человеческие, завернул все в один большой кулек, в розовую грубую бумагу, обмотал настоящей изолентой, я ему заплатил, и мы оттуда свалили.

по дороге я уронил еще две кварты пива.

я ехал вверх на лифте и чувствовал, как силы у меня прибывает. когда мы закрыли за собой дверь квартиры, я задрал на Марджи платье — посмотреть, на чем у нее чулки держатся. затем всунул ей приятельский пистонище своей длиннопалой правой рукой. она взвыла и выронила большой розовый кулек. тот плюхнулся на ковер, и 3 куренка вывалились, эти самые 3 куренка, изжелта-бледные, с приставшими 29–30 склизкими, вялыми, зарезанными человеческими волосинами, смотрелись они очень странно, когда лыбились на нас с вытертого ковра в желтый и бурый цветочек, с деревьями и китайскими драконами, под голой электролампочкой в лос-анджелесе на краю света почти на углу 6-й и Юнион.

— ууу, курята.

— ебать их в рот.

пажи у нее были грязными, само совершенство. я вставил ей пистон еще раз.

в общем, блядь, я сел и содрал обертку с бутылки виски, налил пару полных стаканов, снял ботинки носки штаны рубашку, взял у Марджи сигарету. сел в одном исподнем. я всегда так делаю, сразу же. мне нравится, когда удобно. если девке не по душе, ну ее на хуй. пусть валит. только они всегда остаются. у меня своя манера. некоторые девки говорят, мне бы на троне сидеть. другие утверждают другое. в пизду их.

она засосала почти весь стакан и полезла в кошелек: