Первая кровь

— Да, она у нас ученая, — кивнула она. — Только не понимаю я этих иностранных языков… ну что это за профессия? Нет на инженера выучиться, как её отец, дороги строить — полезное и нужное дело!

— Тетя Люба… — жалобно попыталась прервать бабушку Алла.

— Любка тоже инженер! — приложила Елизавета Петровна. — А языки знает — это ей в плюс, оттого и сидит в своих заграницах!

Алла тяжело вздохнула, а я ей даже посочувствовал. У этих москвичей в неясно каком поколении очень странное отношение к образованию младшего поколения своей семьи. Михаил Сергеевич прямо-таки поедом ел своего внука-журналиста, эта — внучку за иностранный язык, если я правильно понял их перепалку. Я подозревал, что стал свидетелем не первого спора на эту тему. И, скорее всего, не последнего.

Но вообще я был доволен — немного прояснилась биография Аллы. Её страсть к тайнам меня немного нервировала. Хотя чего ей скрывать? Иностранный язык вполне нормально даже по нынешним меркам, особенно если это тот самый иняз имени революционного товарища Мориса Тореза. Да и в не таком далеком капиталистическом будущем знание языков всяко полезнее умения строит заборы или даже дороги. А уж с тетей Любой, обитающей в волшебной загранице, у Аллы есть все шансы спокойно перенести смену общественного строя, которая ждет обширные территории СССР.

— Кстати, — вспомнил я о своем обещании Казаху, — а у вас случайно нет братьев Стругацких? «Понедельник начинается в субботу»? Хотел перечитать, но у нас в библиотеке нет, а в читальный зал районной пока не добрался. Я верну, честно!

Я посмотрел на бабушку и прижал руки к груди.

— А не знаю я, что там есть, — отмахнулась от меня старушка. — Это вон Аленька пусть говорит. Так-то ты парень вроде обязательный.

Ага, парень-то он неплохой, только ссытся да глухой.

Алла на секунду задумалась.

— А есть! — воскликнула она. — Я сейчас.

Она вылетела из комнаты и вскоре вернулась с томиком, на черной обложке которого разноцветными мультяшными буквами было написано знакомое название. И рисунок был очень знакомый.

Я бережно принял книгу и раскрыл её где-то посередине.

— С иллюстрациями Мигунова, — присвистнул я. — Круто.

Я ещё немного полистал, увидел год издания и снова присвистнул, но оставил эту подробность без комментариев. Надо же, 1965 год. И куплена была, наверное, тогда же, а выглядит, как новенькая.

Я выпросил у Аллы ещё и газету и сделал книге обложку. В то, что Жасым не будет лапать эту прелесть жирными руками, я не верил абсолютно. Но хотя бы видимость бережного отношения к раритетам я должен был показать.

— Вот ты, Егор, молодец, — похвалила меня бабушка. — Аленька рассказывала, что ты в институте на инженера учишься?

— Да, но у нас секретная специальность, — скупо ответил я, отсекая попытки дальнейших расспросов.

Суперсекретная, ага. Тактические и стратегические заборы малой и средней дальности.

— Вот, Аленька, человек делом будет заниматься. А ты?

— А я буду изучать средневековые романы, — твердо сказала Алла. — И это не менее важно, чем его заборы!

— Елизавета Петровна, это так, — поддержал и я. — Не должны все строить заборы или дороги. Кто-то и романы должен изучать, и в газеты писать. И на радио работать, — я вспомнил сумрачного Виталика. — Каждому дело найдется. Романы как бы не сложнее заборов будут, я думаю.

Алла согласно тряхнула прической.

— Сложнее!

— Для меня точно, — улыбнулся я.

Бабушка на наше единодушие никак не отреагировала. Она какое-то время молчала, и её молчание мне очень не нравилось. Елизавета Петровна выглядела как человек, который всё исчислил, взвесил и пришел к однозначному решению, которое как-то касалось и меня, и Аллы. Я ответил ей вопросительным взглядом.

И она решилась.

— А вы спелись, голубки, — и снова жест, пресекающий в зародыше протест Аллы, — прямо как муж и жена, одна… одна, в общем.

— Бабуль! — Алла онемела на мгновение, но всё-таки сумела подать голос.

— А что — бабуль? Что — бабуль? Вот посмотришь на вас, и всё сразу ясно становится, — отрезала бабушка.

Что ей там ясно стало, господи?

— Елизавета Петровна, — миролюбиво начал я. — Так бывает, что люди похожи. Но если вы про создание семьи и прочее, — тут уж я был вынужден остановить протестующий порыв Аллы, взяв её за плечо, — то об этом, думаю, слишком рано говорить. Мы с Аллой почти не знакомы. Два раза виделись, сегодня третий. Говорили мало и ни о чем. Я даже не знаю, что она любит на завтрак.

Картошку она любит, с сосисками. Особенно если завтрак поздний и с похмелья.

Елизавета Петровна несколько мгновений смотрела на меня, как на чудо дивное, а потом вдруг рассмеялась.

— Всё, поняла, поняла, — отмахнулась она ладонью, отсмеявшись. — Живите сами, как вам угодно. Только попомните мои слова…

Что там были за слова, мы не узнали. Речь бабушки прервал громкий и противный звонок телефона из того места в квартире, которое здесь называли прихожей — небольшого закутка, куда влез шкаф для одежды и подставка под обувь. Елизавета Петровна поднялась и вышла из кухни.

— Что это было? — прошипела Алла. — Какие завтраки? Ты совсем с дубу рухнул?