Первая любовь

— Как сильно он похудел, — проговорил Сэм задумчиво, с сочувствием глядя на больного. Казалось, что сострадание, звучавшее в голосе Сэма, заставило Робина открыть глаза и улыбнуться. Сэм часто говорил впоследствии, что с этой минуты всякая опасность для жизни Робина миновала. Во всяком случае, две недели спустя, сильно похудевший и смертельно бледный, Робин поднялся на палубу судна и растянулся под тентом.

Лумис улыбнулся ему, оскалив зубы.

— Поправились, дружище. Чертовски плохая штука лихорадка.

— Похоже на то, — отвечал Робин слабым голосом.

Он проводил время, засыпая, просыпаясь и размышляя о прошлом. Когда судно подходило к Ражосу, Робин был еще очень слаб. Он молча посмотрел на крутой скалистый берег, на ряд видневшихся вдали железных крыш, на огромную вывеску над сараем — Жозе Кальвадос Луминг, — красные буквы которой ослепительно сверкали на солнце. Здесь ему придется жить, а в этом амбаре работать, подумал Робин апатично.

Ничто не волновало его теперь. Ничто не имело значения. Он потерял всякий интерес к жизни, так же как и физические силы. Лайла отняла у него надежды на счастье, подобно тому, как лихорадка иссушила и ослабила его тело.

Робин поблагодарил Сэма, пожал руку Лумису и спустился в лодку, ехавшую к пристани, так как судно причаливало немного дальше из-за наступившего прибоя. Он не оглянулся назад, а. взяв с утомленным видом чемодан, пошел прямо по направлению к огромному сараю.

XVII

В тот час на заре, когда он принужден был признать, что Лайла ничего не скажет в его защиту, что она даже не попытается спасти его от сурового суда, так как ей совершенно безразлично, жив он или мертв, — в тот час Робин Вейн, работавший и любивший, о котором говорили, как о молодом человеке, подававшем большие надежды, перестал существовать. Его место занял человек, переступивший грань молодости с жестокой, озлобленной и мрачной душой.

Спустя месяц после прибытия в Ражос все окружающие ненавидели и боялись Робина. Здоровье его восстановилось, а нелюбовь к людям еще усилилась. Он затевал ссоры из-за малейших пустяков и старался вызывать к себе враждебные чувства. И успел добиться исполнения своего желания.

Каллос, надсмотрщик, прогнал бы Робина во время первой недели пребывания его в Ражосе, если бы не получил слишком определенные приказания не делать этого. Поэтому Каллос решил прибегнуть к хитрости, чтобы заставить Робина отказаться от работы и уйти.

Он обнаружил, что Робин боялся или ненавидел женщин.

— Посмотрим, посмотрим, — молча издевался Каллос, прижав желтый палец к своему ястребиному носу. Он надел широкополое сомбреро, пестрый галстук, сверкающий медными украшениями кожаный пояс, рукавички и поехал верхом в Салтандар, расположенный поблизости города, в большом кафе которого мужчины, живущие во всей округе, проводили воскресные дни.

Каллос побеседовал с Коридой, испанской танцовщицей, отличающейся жгучим темпераментом и красотой. Корида выслушала коварный план Каллоса, и они обсудили сроки его выполнения. Наконец, выманив у него достаточное количество денег, Корида небрежно обещала обдумать его предложение.

— Быть может, он поставит меня в смешное положение, — заявила она. — Я должна прежде взглянуть на него.

— Нет, нет, вы ошибаетесь, — воскликнул Каллос, теряя терпение. — Его внешность даже можно назвать красивой, с точки зрения англичан. Он высок, строен, чистоплотен, как девушка, у него светлые волосы и странный взгляд — вы поймете, что я хочу сказать, когда сами увидите его. Одевается, конечно, по английской моде.

— Кто он такой? — спросила Корида.

Каллос с таинственным видом приложил палец к губам и покачал головой.

Корида выпустила дым от папиросы прямо ему в лицо и сказала решительно:

— Пока не ответите на мой вопрос, я ничего не могу сделать. А те несколько песет, которые вы дали мне, оставлю себе, как плату за даром потраченное время.

Каллос криво улыбнулся. Он знал, что Корида не уступит, пока он не расскажет правду; деньги окажутся выброшенными на ветер, а Робин будет продолжать вести себя по-прежнему заносчиво, роняя этим престиж Каллоса среди остальных рабочих.

Проклиная всех женщин вообще, а Кориду в частности, он натянуто улыбнулся и сказал:

— Разве можно от вас что-нибудь скрыть?

— В таком случае, говорите скорее, — был ответ, — и одну правду, так как я знаю, что вы охотнее солжете.

Каллос театральным жестом прикрыл дверь, оглянулся кругом и подсел поближе к Кориде.

— Голубка моя, поклянитесь сохранить эту тайну. То, что я расскажу, предназначено только для ваших ушей.

— Хорошо, — произнесла Корида, пуская ему прямо в лицо кольца дыма и думая о том, какой он надоедливый человек и сколько употребляет скверного бриллиантина для волос. — Хорошо, но говорите скорее, черт возьми!

Каллос придвинул еще ближе свой стул и начал шептать о том, что ему было известно о Робине. Корида прищурила черные глаза, обрамленные удивительно длинными ресницами, и посмотрела на него.