Первая любовь

– Спасибо тебе, Илько. Пойдем домой.

В ответной записке Оля писала:

«Дима! Я болею, и ко мне прийти нельзя. Спасибо, что вспомнил. До скорого свидания. О. Л.».

Несколько раз перечитал я записку. Слова «до ско­рого свидания» особенно обрадовали и взволновали ме­ня. Во-первых, они говорили, что Оля скоро выздоро­веет, во-вторых, что она согласна со мной повидаться и поговорить. Мне хотелось прыгать от счастья.

Через день наш «Октябрь» снова вышел в море, в очередной рейс.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ РАЗГОВОР С КОСТЕЙ

Вторая половина навигации проходила в жестоких штормах.

«Октябрь» совершил еще три рейса. Стоянки в Архангельске были короткие. Дома приходилось бывать мало. Теперь мы с нетерпением ожидали отпуска. Илько мечтал о поездке к Григорию. Конечно, я собирался поехать с ним.

Каждый раз по возвращении из рейса я надеялся повидать Олю. Но мне никак это не удавалось. Или Оля все еще болела, или в те часы, когда я смотрел из окна или простаивал у своих ворот, она не выходила на улицу. Не встречал я и ее подругу.

В свободное время в море мы занимались англий­ским языком, сражались в шахматы, читали и мечтали о том времени, когда по окончании школы получим дипломы.

Нам сообщили, что наш маленький китайский това­рищ Ли с погибшего английского парохода остался в Советском Союзе и помещен в детский дом. Это изве­стие было восторженно встречено всей командой «Октября». А мы с Костей и Илько решили в ближайшее же время навестить Ли.

Костя так и остался на «Октябре» машинистом. На пароходе его любили и уже уважали, как взрослого члена экипажа. Из-за коротких стоянок нашей футболь­ной команде играть почти не удавалось, но слава «классного» игрока после встречи с норвежскими моря­ками крепко упрочилась за Костей.

Вскоре нам пришлось расстаться с Павликом Жаворонковым. Он перешел на другой пароход и отпра­вился в дальнее плавание – за границу. Признаться, мы завидовали Павлику. Нам тоже очень хотелось по­бывать в чужеземных портах, посмотреть мир.

На комсомольском собрании секретарем ячейки мы избрали Костю Чижова.

Однажды между рейсами я ночевал дома. Утром, собираясь на судно, я торопливо пил чай и разговари­вал с дедом Максимычем. Дед жаловался на ветреную погоду – нельзя было выехать на рыбалку.

Мама укладывала чистое белье в мой «рейсовый» чемодан. Вдруг она сказала:

– Димушка, ты помнишь у Лукинских Олю?

На нашей улице почему-то очень часто Кузнецовы назывались Кузнецовскими, Осокины – Осокинскими. О нашем дедушке можно было услышать: «Вон у Красовских дед опять рыбачить собрался».

– Помню, а что? – спросил я, вздрогнув, и почув­ствовал, что краснею.

Но мама не заметила моего смущения.

– Вчера ее на юг отправили, в Крым. Она все лето болеет

– Надолго?

– Пока не поправится. Вон какое опять горе на Анну свалилось.

Я знал, что Анной звали мать Оли.

– Так у нее что, чахотка? – сочувственно спросил дед и покачал головой: – В такие годы–и уже бо­лезнь! Она ведь Димке-то ровесницей приходится.

– В один год родились, – подтвердила мама. Чувство глубокой тревоги охватило меня. Быстро попрощавшись, я ушел из дому с тяжелыми мыслями.

– Куда пойдете? – спросила мама, как обычно, провожая меня до ворот.

– В Онегу, мама. Это уже последний рейс.

«Октябрь» отвалил от пристани в полдень. В этот час и я, и Костя были свободны от вахты. Как всегда, во время отхода мы были на палубе.

Ветер поднимал пыль на причале, раздувал нашу одежду, разметывал над рекой дым пароходных труб.

– На море сейчас штормит, – сказал Костя, по глубже надвигая на лоб кепку. – Пойдем, сыграем в шахматы. А то в море долго играть не придется. Ника­кие короли и слоны на доске не устоят.

– Подожди, вот Соломбалу пройдем.

По совести говоря, играть мне совсем не хотелось. Меня не оставляла мысль об Оле. Но Костя мог уйти к себе в каюту и взяться за книгу. А мне и читать не хотелось в эти часы. Поговорить бы с Костей, вспом­нить прошедшие годы, помечтать о будущем, рассказать ему об Олиной болезни.

– Костя, а ты хотел бы поехать на юг?

– Еще бы не хотел!

– Знаешь, Оля Лукина уехала на юг, в Крым…

Костя нахмурился и долго молчал. Почему он молчит? Может быть, он все знает об Оле?

– Крым – полуостров, – сказал я только для того, чтобы прервать это странное и тягостное молчание. – Там тепло и, говорят, много роз…

– Много роз… – повторил Костя. – Только можно и без роз, лишь бы здоровым быть. А Оля Лукина боль­на, потому ее туда и отправили.

– Ты знал, Костя, что она больна? Почему же ты мне ничего не говорил раньше?

Костя стоял, облокотившись на поручень, и даже не взглянул на меня. Он смотрел вниз, на волны, бегущие навстречу и бьющиеся о борт парохода.

– А ты почему мне не говорил? – спросил он. И тут я догадался, что Костя тоже любит Олю, любит, видимо, давно, с тех, совсем еще детских лет, когда он впервые мне о ней говорил. Да, это было дав­но – в дни ареста белыми Чижова и капитана Лукина.

– У Оли – туберкулез, – глухо сказал Костя.