Первая любовь

– Ваш фиакр продается? – спросил я. – Без лошади. – Что мне было делать с лошадью? Ну а с фиакром что мне было делать? Смог бы я лежать в нем вытянувшись? А кто будет приносить мне еду? – В зоосад. – Маловероятно, чтобы в столичном городе не было зоосада. – Не слишком быстро. – Он засмеялся. Должно быть, мысль о скоростной поездке в зоосад его позабавила. Если только веселье его не было вызвано перспективой остаться без фиакра. Если только веселье его не было вызвано мной, моею собственной персоной, как если бы мое присутствие в салоне фиакра совершенно его преобразило, до той степени, что извозчик, наблюдая меня в экипаже, голова тонет в тени, колени упираются в стекло двери, задался, возможно, вопросом, неужто это его фиакр, неужто это вообще фиакр. Он метнулся к лошади, чтобы в последнем удостовериться. Но разве осознает себя человек, который смеется? Все же краткость его смешка предполагала, что причина не во мне. Он закрыл дверь и уселся на козлы. Лошадь вскоре тронулась.

Кстати сказать, тогда у меня еще оставалось немного денег. Что до небольшой суммы, которую оставил мне, в качестве дара, безо всяких условий, находившийся на смертном одре отец, я все еще задаюсь вопросом, не украли ли у меня эти деньги. Так я оказался на мели. Однако жизнь продолжалась и даже, в известной степени, соответствовала моим ожиданиям. Великое неудобство такого положения вещей, которое можно охарактеризовать как полную неспособность покупать, состоит в необходимости шевелиться. Так, если у вас действительно нет денег, то крайне редко случается, чтобы вам в обиталище приносили еду, хотя бы и время от времени. Поэтому возникает нужда приводить себя в движение и выбираться наружу, хотя бы раз в неделю. В рассматриваемых условиях домашнего адреса почти никогда не бывает, такова данность. Как следствие, я с некоторым запозданием узнал о том, что меня ищут по касавшемуся меня делу. Не помню, каким путем я об этом узнал. Газет я не читал и вряд ли смогу припомнить, чтобы в те годы я обсуждал с кем-нибудь вопросы пропитания, ну разве что три или четыре раза. Но вести до меня наконец дошли, так или иначе, а то меня бы никогда не представили мэтру Ниддеру, адвокату, занятно, как иные имена застревают в памяти, и он бы никогда меня не принял. Ему потребовалось удостоверить мою личность. Это продлилось довольно долго. Я показал ему свои металлические инициалы на подкладке шляпы, они ничего не доказывали, но увеличивали мои шансы.

– Распишитесь здесь, – сказал он, поигрывая логарифмической линейкой, которой можно было убить быка. – Пересчитайте. – В продолжение встречи ему помогала молодая женщина, вероятно продажная, которая, вне всякого сомнения, выполняла роль свидетельницы. Я засунул пачку купюр в карман. – Вы совершаете ошибку. – Я подумал о том, что ему следовало попросить меня пересчитать деньги до того, как дать мне расписаться, это было бы правильнее. – Где мне найти вас в случае надобности? – задал он вопрос. Спустившись по лестнице, я кое-что вспомнил. Чуть позже я вернулся в его кабинет и спросил, откуда пришли ко мне эти деньги, и добавил, что имею право знать. Он назвал имя женщины, которое с тех пор я успел забыть. Быть может, она держала меня на коленях, когда я был еще в пеленках, и нас роднили какие-то телячьи нежности. Иногда этого бывает достаточно. Вот именно что в пеленках, потому что позже уже не до телячьих нежностей. Благодаря этим деньгам у меня и оставалось немного. Совсем немного. Если разделить ее на все еще предстоявшую мне жизнь, сумма покажется ничтожной, разве что оценки мои грешили излишним пессимизмом. Я стукнул кулаком по перегородке где-то на уровне шляпы, там, где по моим расчетам должна была находиться спина извозчика. Из обивки вырвалось облачко пыли. Я извлек из кармана камень и стал стучать им по перегородке, пока фиакр не остановился. Я отметил, что в отличие от большинства экипажей он почти не замедлил ход, прежде чем замереть в неподвижности. Нет, он просто встал как столб. Я выжидал. Фиакр подрагивал. Извозчик на своем насесте, должно быть, вслушивался в окружавшие его звуки. Лошадь предстала моему мысленному взору как во плоти. Она не впала в обычное даже для ее кратких остановок состояние страшной подавленности – нет, она чутко прислушивалась, навострив уши. Я бросил взгляд в окно: мы пришли в движение. Я стукнул по перегородке еще несколько раз, пока фиакр не замер вновь. Чертыхаясь, извозчик слез с козел. Я опустил стекло, чтобы ему не вздумалось открывать дверь.

– Быстрее, быстрее. – На лицо он стал красным пуще прежнего, почти лиловым. То ли от гнева, то ли от колючего ветра. Я сказал, что нанимаю его на целый день. Он ответил, что в три часа пополудни у него похороны. Ах мертвые. Я сказал ему, что больше не хочу ехать в зоосад.