Первая любовь Императрицы

Фрейлины, осторожно заглядывавшие в содержимое бархатных коробочек, ахнули. Роскошное колье и дорогие серьги, бриллиантов тысяч на двадцать, не меньше!

Фрикен расплакалась, шепча, что благодарна не столько за бриллианты, сколько за внимание.

— Ну будет, будет. На мать не смотри, поженитесь с Петром, я вам обоим матерью стану.

От самого Петера (он, правда, не пришел, а только передал) принесли украшенные рубинами часы…

Она сумела встать двадцать первого апреля — в свой день рождения. Императрица действительно организовала роскошный праздник и иллюминацию, хотя сама виновница торжества была еще очень слаба.

Увидев себя в зеркале — тощую, бледную, внезапно вытянувшуюся, Фрикен едва не упала в обморок. Платья оказались коротки, потому что за месяцы болезни она еще и подросла, их пришлось надставлять, из выреза безобразно торчали кости, под глазами синяки, щеки белые как мел. Но торчащие ключицы прикрыли газом, по подолу спешно нашили оборки, синяки под глазами припудрили, а императрица прислала от себя баночку румян… Однако все это делалось без матери, Иоганне не до дочери, она занималась собой и своими тайными интригами.

Зато, войдя в зал, Фрикен услышала… аплодисменты и почти крики приветствия! Она обомлела, глаза наполнились слезами. Тощего цыпленка, страшненького после перенесенной смертельной болезни, приветствовали все придворные, и как приветствовали! Так, словно она для каждого была любимой дочерью и очень дорогим человеком. Фрикен воочию увидела особый дар русской души, который замечала у императрицы и Тодорского, — широту и доброту. Даже те, кто вовсе не был на стороне принцессы раньше и потом будет не раз портить ей жизнь, ныне пожимали руки, говорили ласковые слова, давали понять, что очень ее любят. Радость от выздоровления Фрикен у всех была трогательной и искренней.

Она шла к императрице, обливаясь слезами, которые была просто не в силах сдержать. Елизавета Петровна не позволила юной девушке опуститься перед собой в поклоне, подняла, вытерла слезы:

— Ну, будет тебе реветь-то. Все румяна смоешь, румянь тебя потом снова…

А сама плакала.

Своей болезнью принцесса завоевала сердца придворных куда быстрее, чем наследник престола двумя годами жизни при дворе.

Сам Петер сначала с некоторым недоумением смотрел на то, как встречают его невесту. Ну чего они ревут-то все? Выздоровела и выздоровела. Петер не привык к жалости или сантиментам, а потому чувствовал себя очень неуютно и тут же сделал глупость. Он пожал руку Фрикен и довольно откровенно хмыкнул:

— А ты страшная стала…

Хорошо, что услышала Елизавета Петровна, отвлекла на себя:

— Ничего, русские говорят: были бы кости, мясо нарастет. Поправишься, снова станешь красоткой. Главное, что выздоровела.

Фрикен проглотила сказанную Петером гадость, слишком много вокруг было радостных лиц, чтобы плакать из-за наследника. Но после праздника долго разглядывала себя в зеркале, невольно стараясь оправдать жестокость Петера. Он прав, истощав и вытянувшись, она стала окончательной уродиной! Тусклые волосы, торчащие ключицы, впалая грудь… Конечно, как ей равняться на придворных дам?

В ту ночь Фрикен долго не спала, пытаясь понять, как теперь быть. Она противна Петеру, все, чего добивалась столько времени, потеряно, теперь будут нужны большие усилия, чтобы восстановить хорошие отношения. Юная девушка вспомнила, как мать всегда твердила, что она некрасива и нравиться никому не может. Это было задолго до болезни, а как же теперь? Теперь еще хуже…

Но слезы здесь не помогут, если уж она некрасива, худа, страшна, значит, нужно постараться быть особенно приятной и интересной в общении. Императрица принимает ее такой, какая она есть, с той проще, а вот Петер смотрит взыскательным взглядом, в отношении его надо стараться особо. Фрикен почему-то в голову не приходило, что сам Петер отнюдь не образец красоты, что он и без болезни куда страшней переболевшей невесты. Полнота вернется, а вот уродливое лицо никуда не денешь.

Но что оставалось делать Фрикен? Только продолжить учебу, хотя и не так рьяно, и готовиться принять православие.

Девушка уже написала отцу, что между лютеранством и православием различие только в обрядности, что этот переход не будет страшен. Конечно, Христиан-Август все равно не одобрял решения дочери, но прекрасно понял, что все свершится и без него, а потому не возражал.

Хочу быть русской

Наступило лето, Фрикен уже окончательно пришла в себя, слабость не донимала, хотя бок все еще болел. Птенчик быстро превращался в красивую птичку… Она была привычно доброжелательна, причем со всеми — не только с придворными, но и со слугами. Это было ее натурой, и такая вежливость и приятность снискали Фрикен любовь со стороны всех, кто ее окружал.

Хотя были недовольные. Фрикен снова много времени проводила с Петером, юноша даже прислушивался к советам девушки, чем решил воспользоваться Брюммер, откровенно потребовавший, чтобы невеста повлияла на поведение своего жениха.

— Помогите воспитать вашего жениха!