Первая любовь королевы

— Погодите! Скоро она откроет перед нами двери, и час этот уже близок!

Поначалу, когда ничего толком известно не было, распространялись даже слухи об убийстве короля или отравлении: француженка, мол, прикончила нашего доброго повелителя и скрывает это, всюду появляется сама, так, будто это ей, а не Генриху принадлежит Англия! Потом, когда сведения о недуге короля просочились за стены Вестминстера — а иначе и быть не могло — ошеломляющая весть мигом облетела Лондон: король — безумен!

Купцам из Холборна, богачам со Стрэнда, торговцам из Чипсайда, даже проституткам и нищим — всем стало страшно, ибо никто не привык жить без короля. Где же он? Двор утверждает, что слухи об его помешательстве — ложь, так пускай тогда его покажут народу! Или эта иноземка действительно подсыпала ему яду, как сделала раньше с добрым герцогом Гемфри[43]? Говорят, французы на все способны, а королева к тому же брюнетка, как и всякая колдунья! Многие люди утверждали, будто сами видели, что в Вестминстерский дворец летали ведьмы на шабаш, а королева будто бы самолично, посещая богатые лавки, искала драконий зуб, совиные когти и змеиную кожу[44]. Ясно, на что используются такие покупки, — вот король и стал ее жертвой. Он, как известно, добр и благочестив, обмануть его не трудно…

Говорили так же, что вовсе не от короля беременна Маргарита, а от своего любовника Сомерсета, а некоторые утверждали, что она будто и вовсе не беременна, только притворяется, ибо на самом деле бесплодна, как смоковница, и теперь собирается навязать англичанам в принцы какой-нибудь выродка. И если к Генриху VI многие лондонцы испытывали любовь, а теперь, когда он занемог, — сострадание и жалость, то королеву простые люди совсем не любили. Ни купец, ни бедняк, никто, принадлежащий к третьему сословию, не испытывал к ней симпатии. Все прекрасно видели, до чего она надменна — даже не глядит ни на кого, проезжая по улице в своем роскошном золоченом дормезе, а если и поглядит, то ледяным, безразличным взглядом. А теперь на тебе — она пожелала править самолично, уморив своего супруга!

Если бы из Кале прибыл Сомерсет, в Лондоне было бы потише. Хотя добрые английские мещане и не одобряли внебрачных связей, и подозревали милорда герцога в том, что он делит с королевой ложе, все же он был мужчина, паче того — англичанин, и его можно было бы терпеть. Но терпеть француженку — это уж чересчур. Пожалуй, эдак все французы не удовлетворятся тем, что побеждают у себя на родине и грабят английское побережье, а захотят перебраться на остров и захватить власть здесь, в Британии!

Даже до Вестминстера, случалось, долетали крики толпы:

— Пусть королева покажет нам короля!

— Где наш добрый господин Генрих?

— Если король мертв или безумен, пусть скажут об этом! И пусть его светлость герцог Йорк позаботится о нас!

Последний возглас, как правило, принадлежал людям герцога, однако взволнованная, возбужденная толпа могла подхватить его в любой миг. Ибо Ричард Йорк был куда милее француженки, во всяком случае, он был мужчина и англичанин. Кроме того, приближалось заседание парламента, и всем было ясно, что Палата Общин, воспрянув духом и освободившись от давления Сомерсета, без всяких колебаний поддержит герцога Йорка.

Как раз в разгар этих волнений забил колокол в Вестминстерском аббатстве. Ему ответил Варфоломей Великий[45], отозвалась также Круглая церковь Темпла, а затем и все прочие храмы Лондона. Останавливаясь посреди улицы, горожане вопрошали:

— Что это значит? Какая-то новая напасть?

Это значило, что как раз тогда, когда верные Маргарите Анжуйской вельможи, съезжаясь в столицу, ожидали распоряжений или хотя бы моральной поддержки, когда было самое время бороться за симпатии каждого пэра в Палате лордов, королева почувствовала первые родовые схватки — на две недели раньше ожидаемого срока.

9

Роды у королевы оказались на редкость долгими. Два дня Маргарита Анжуйская не могла разрешиться от бремени, и в этом усмотрели очередной недобрый знак. И те же два дня, пока сама королева и ее сторонники не в силах были что-либо предпринять, герцог Йорк со свитой разъезжал по городу — могучий, привлекательный, на ослепительно-белом коне, в алом бархатном сюрко, подбитом соболями и весьма напоминающем мантию.

Он выглядел настоящим молодцом, от него веяло силой и решительностью, и многие женщины млели от одного только взгляда его светлости. Бедняки выбегали на улицу, крича: «Англия и Йорк!», «Да хранит герцога святой Георгий!», и собирали мелкие монеты, которые его светлость швырял в толпу. Рядом с ним был старый герцог Солсбери, убеленный сединами, мудрый и сильный. Но особенные восторги заслужил у толпы сын последнего — молодой Уорвик был чудо как привлекателен и удивительно прост. Ему ничего не стоило посидеть с солдатами или горожанами в таверне, похохотать над славной байкой за кружкой доброго пива.

Он даже позволял фамильярно называть себя «медведем» и, как обычный гуляка, случалось, задирал юбки девицам и распевал песни в компании развеселых потаскух.