Первая любовь (сборник)

Ночью вакханалия не унялась, а лишь слегка поутихла, но шепот, в который старательно вслушивались многочисленные свидетели, был слишком громок, чтобы сладко заснуть, и слишком тих, чтобы разобрать слова. Не удовлетворив любопытство, соседи бились на смятых простынях, в горячке и сквозняке из открытых для лучшей слышимости окон, но так ничего и не смогли понять. Гульба не прекращалась и с визитом того офицера – уже в штатском – в новехонькой кожаной куртке, теплой не по сезону, и за рулем синего, еще без номеров «Ауди». Треск, прыжки, царапанье паркета, обрывки голосов стали еще яростнее. Оскорбленные жильцы приуныли, а после, как по команде, хотя и без взаимного соглашения, вызвали каждый по участковому, который был на район один, явился на следующий день и застыл, прислушиваясь к шуму, скрежету и глухим стукам у двери двенадцатой квартиры. Два часа спустя участковый вынырнул из-за скромной деревянной двери, обнажив краешек пустынного коридора квартирки со старенькими желтыми обоями, промокнул клетчатым платочком крупные капли пота со лба и, ничего никому не объяснив, ушел. Свистопляска не прерывалась ни во время его визита, ни после. На повторный вызов в отделении сообщили, что участковый уехал в Литву к старику-отцу на неопределенный срок.

Наконец отчаявшийся отдохнуть инженер, проживавший этажом ниже, вызвал «Скорую» по адресу буйной семейки. Но и это не увенчалось успехом – санитаров попросту не впустили, продолжая производить грохот, царапанье и приглушенные обрывки не то вздохов, не то фраз. Квартиру по-прежнему навещал их усатый офицер, теперь все чаще в штатском. Он заполнял остатки тишины стальными нотками голоса и в один прекрасный день наконец-то усадил парочку в свой новенький «Ауди» и поспешно увез неизвестно куда. После их отбытия шум прекратился. Это несказанно обрадовало соседей, дружно попадавших на кровати и в кресла, устало шепча: «Спать, спать».

Дед сидел на диване, закутавшись в шерстяной зеленый плед, пустыми остекленевшими глазами высматривал что-то сквозь кирпичи стены, словно все продолжал искать вход в заветную галерею. На кухонном столе среди немытых тарелок, как использованные салфетки, валялись обрывки чертежей, но разобрать на них что-либо было довольно трудно. Нико поднял с пола и тут же уронил набросок подвального помещения с подземным гаражом, мойкой для машин, холодильником двух баров и двумя потайными кабинетами для заседаний. Наблюдающим скорченную фигурку на диване становилось ясно, что дед здорово сдал. Старик и вправду осунулся, молчал и почти незаметно, через силу, дышал. Никогда еще Нико не прислушивался к дыханию деда так напряженно – есть или…

На следующее утро парочка вернулась на улицу Плюева, с утроенным остервенением возобновив грохот. И дом заходил ходуном. Звенели ключи или цепи, щелкали наручники, безжалостно раздирали воздух хлысты или кто-то раскачивался под потолком на канате, не циркачи ли это без устали тренируются или каскадеры? Казалось, в квартире номер 12 происходила настоящая швед русский колет рубит режет бой барабанный крики скрежет звон пушек топот ржанье стон. Обрывки возгласов были то грубы, то жалостливы, ночью осипшие голоса не то молили о пощаде, не то просили воды. Ножки мебели царапали пол. Что-то шуршало. Целое стадо диких кобылиц-невест носилось в поисках водопоя самцов. Царапали друг друга по скользкой, упругой коже тюлени. И громко вопили преследуемые удавом макаки.

Когда дверь с грохотом рухнула, подняв облако пыли, в квартиру возмущенно влилась толпа человек из десяти агрессивных и взъерошенных соседей. Ворвались и застыли, обнаружив в единственной, но просторной комнате следующее. Девушка в синем сарафанчике тихонько сидела на полу у стены и гладила серого котенка. Она даже не взглянула в сторону коридора и пропустила мимо ушей шум вторжения разгневанных людей. Не глядела она и в центр комнаты, где мешковатый взмыленный парень в одних черных бриджах возился у необъятного чертежного стола, то бросая на пол железный угольник, то подлетая к компьютеру на подоконнике. Парень мелькал среди голых стен и смятых, разорванных листов. Он стонал, гудел, дребезжал, хватал с пола разбросанные книги, с шумом листал их, слюнявил пальцы, чинил скрипящую рейсшину, точил карандаш кухонным кинжалом, швырял за окно ластик-тунеядец, молился Богу, залезал на стол и вертелся на нем, исполняя какой-то ритуальный танец, а потом, высунув язык, чертил линию. Спокойно глянув из-под бровей на всех этих синих от злости людей, нервно застывших с победоносными лицами завоевателей средневекового города, он тихо бросил: «Посмотрел бы я на вас. Завтра сдача проекта, а я все на третьем этаже топчусь, если учесть, что подвальные помещения отчертил дед».