Все перемены в России всегда происходили сверху. Народ предоставлял материал и выплескивал эмоции. Великий раскол, реформы Петра, освобождение крестьян, отречение последнего Романова замышлялись и выполнялись в верхнем эшелоне общества. Ничего подобного на Реформацию, когда верующий сам лично должен был определить отношения с Богом и властью, в России не было. Отсутствовал и опыт передачи представительских функций народа трактователям религиозных и общественных дел — священникам и юристам. Трудно даже себе представить великую Россию, выдвигающую из своей среды (а не в двух столицах) служителей церкви и адвокатов, представляющих на некоем конституционном конгрессе волю народа. И Россия с созданием Думы (1905) только лишь начала долгий путь парламентской самоорганизации, для прохождения которого Западу понадобились многие столетия — ограничение власти монарха, оформление абстрактных форм главенства закона (конституция, декларация прав граждан, гражданские формы власти), формирование политических групп вокруг идейных программ (а не вокруг личностей, как это стало привычным и в Думе, и в среде революционеров), предоставление обществу права инициативы и сопутствующей ей ответственности.
В экономической сфере Россия к 1914 году становилась мощной промышленной державой. Ее сельское хозяйство, хотя и отсталое по методам производства, сделало несколько шагов вперед и укрепило экспортные позиции России. В культурной области между Россией и Западом не было разрыва на высшем уровне, русские классики были общеевропейскими кумирами. Россия могла с гордостью сопоставить себя в любой сфере творческого духа — ее мыслители, ученые и представители творческих профессий были авангардом и славой Европы. Но когда фокус смещается с элиты на общую массу населения, здесь Россия не выдерживает сравнения с ведущими странами Запада. Однако вместо обращения энергии на сокращение разрыва между образованными кругами и необразованной массой населения, правительство выбрало защиту сословных и прочих привилегий.
Эту задачу, эту тяжелую миссию взяла на себя русская интеллигенция. Но в этом критическом пункте сказалось отчуждение интеллигенции как от народа, так и от правительственной бюрократии. Гордыня духа и в среде самоотверженных просветителей народных дала предсказанные в Библии результаты. Судьи дел людских, хранители духа и ревнители чистоты помыслов не были готовы ни к черной работе, ни к компромиссу со служивой частью общества своей страны. Как пишет английский историк X. Сетон-Уотсон, "отчуждение интеллигенции от всего социального и политического режима было еще более важным фактом, чем распространение буржуазных ценностей, и русское политическое сознание было все еще отличным от западного… Долгая борьба на Западе за свободу выбора религиозной веры, из которой вызрели требования свободы и права на собственное суждение в политике, а также более продолжительная борьба между классами общества, каждый из которых не был достаточно силен, чтобы доминировать над другими, не имела места в России"[1098]
.Пока Запад решал задачу нахождения оптимальной формы правления между президентской республикой и парламентским правлением, лучшие люди России бились между двумя лобными местами — диктатор или анархия, оба из которых означали лишь массовые репрессии. Идеал свободного общества, позволяющего меньшинству сохранять свои оппозиционные взгляды, но запрещающего большинству делать насилие орудием своей политической воли, никогда не был популярен в России. Русскому в девятнадцатом и двадцатом веках было скучно слушать о представительной демократии и механизме ее сохранения. Более волнующими для него были призывы революционных вождей добиться благосостояния за счет радикального изменения политического курса (направление, в котором предполагалось пойти заново, не было самым существенным обстоятельством).
Первая мировая война стала великим экзаменом для России на зрелость, на устойчивость и крепость результатов, достигнутых в послепетровскую эпоху. И, как быстро стало ясно, напряжение войны возымело губительные последствия для ориентированного на Запад общества, созданного Петром и непосредственно связанного — идейно, материально, морально — с Западной Европой. Изоляция и агония войны подорвала силы тонкого слоя европейски ориентированного правящего класса, она вывела на арену истории массы, для которых Запад в позитивном плане был пустым звуком, а в непосредственном опыте ассоциировался с безжалостно эффективной германской военной машиной, с пулеметом, косившим русских и нивелировавшим храбрость, жертвенность, патриотизм. Общественный механизм показал свою незрелость.